Обсидиановый нож

— А эт-та что?! — Юнссон повис перед навигационным экраном.

— Угадай, о сын греха, — сказал Такэда.

Хайдаров посматривал на них, пропуская через пальцы ленту бортжурнала. Команда держалась отлично, просто великолепно — ни смятения, ни торопливости. Юнссон — высокий, тонкий в кости, — был похож на Гранта Уйма. Такое же, несколько ленивое изящество, тонкая талия, огромные плечи.

Стоник поздоровалась сдержанно. Албакаю улыбнулась и помахала рукой — он, бедолага, опять сидел один в инженерном отсеке.

Уйм поднялся, постоял несколько растерянно. Хайдаров смотрел, как он в задумчивости оторвался от пола — висел наклонно, как падающая башня, держась коричневой рукой за подбородок, с шлемом, витающим над головой, как нимб. Тем временем в рубке возник Сперантов, известный специалист по магнитогидродинамике — среднего роста, стандартной наружности, с какой-то особенно стандартной прической. Эге, подумал Хайдаров, тебе и не требуется ничего нестандартного при таких глазах… Такие патологически внимательные глаза бывают только у талантливых людей и у душевнобольных. У людей, носящих свою вселенную в мозгу.

— Киоси, введи товарищей в события. Я готовлю зонды, — сказал Грант Уйм.

— Помочь? — спросил Хайдаров.

Вдвоем они поднялись в кладовую, распаковали ракетные зонды и спустили их на грузовом лифте к шлюзу. Цилиндрические радиоуправляемые ракетки были достаточно массивны, килограммов по пятьдесят, и даже в невесомости требовали внимательного обращения. «Мадагаскар» не был исследовательским кораблем, зонды не числились в его инвентаре, — по крайней мере так полагал Хайдаров. Помогая Уйму устанавливать переносную катапульту, он спросил, откуда на борту зонды.

— О-а, происки Киоси Такэды, — улыбнулся Уйм. — Я разрешил принять их на борт вместо запасного холодильного агрегата.

Хайдаров удивленно посмотрел на него.

— В конце концов, первый инженер — он, не я, — доверительно сказал Уйм. — Он же и первый физик, ему лучше знать, чем инженер может поступиться для физика…

— Странно, Грант. За глаза я был о тебе другого мнения.

— Служака, уставная крыса, а? Все из-за «Голубых лент», куратор… Взяли… Не поспешничай…

Они заложили в катапульту все три зонда, Уйм придирчиво осмотрел проводку запальных устройств. Отряхнул руки.

— Я чистюля, куратор, вот в чем суть. Мой папаша, — он вытянул длинный коричневый палец, — мой папаша, почтенный и сын почтенного, был настоящий масай, из последних кау-бойз… А?

— Скотоводов…

— Вот. Пас коров, браконьерствовал по заповедникам, был счастлив и не очень любил мыться. Вот я и чистюля.

— Ох уж эта всеобщая психологическая подготовка, — сказал Хайдаров. — Непременно надо привлечь свои детские конфликты… Чистоплотность чаще всего инстинктивна, дорогой командир.

— У меня — нет. Это все папаша, — ухмыльнулся Уйм. — В виде неосознанного протеста я вылизываю все окружающее. Экипаж. Корабль. Орбиты. Я на этом настаиваю: в виде протеста. Плотнее…

Они закрывали люк грузового шлюза.

— Я не знал, что еще уцелели скотоводы, — сказал Хайдаров.

— Теперь — нет. Сорок лет назад был мой папаша и еще двое-трое. Он, когда был помоложе, возжелал добыть льва — как полагается, с копьем, — но лев, увидев копье и не найдя электромобиля, гида и остальных атрибутов, не захотел участвовать в охоте. — Уйм спрятал течеискатель. — Ну, все. Куратор! Что ты имеешь сказать мне?

— Вроде бы ничего, — сказал Хайдаров. — А что?

— Думаю, ты пошел, имея целью разговор.

— Ни боже мой, — с полной искренностью сказал Хайдаров. — По-моему, ты в полном порядке. Теперь не в форме, пожалуй, я.

— Страшно? — просто спросил Уйм.

— Страшновато. Не очень, а однако…

Командир кивнул. Не хуже Хайдарова он знал, что бесстрашных людей не бывает. Он кивнул, тщательно расправил складки скафандра — дьявольски неудобная штука, — и проговорил:

— Николай, я совершил глупость. Задержал пассажиров. Сознаю и тогда сознавал, остановиться не мог.

Хайдаров удивленно посмотрел на него. Уйм пояснил:

— Не самобичевание, Николай, нет… Объясняю, дабы ты понял. Я предложил отложить десантирование, будучи в расстройстве чувств, так это говорится?

— Примерно. Мы можем говорить по-английски.

— С русскими я беседую по-русски, — сказал Уйм. — Расстройство чувств, ибо поступок того, кто дезертировал, был гнусный. Я знал, кто его совершил…

— Знал?!

— Оговорка. Предполагал, но без уверенности и спокойствия. Поэтому предложил команде задержать всех. Экипаж согласился большинством голосов.

— Жермен, Такэда, Краснов?

— Ты как глядишь в воду, — с удовольствием сказал Уйм. — Они, почтенные и сыны почтенных, поддержали меня, а я не понял, из каких соображений они исходили.

— Из каких же? — спросил Хайдаров.

— Они спасали мою честь. Я не мог представить подобное. Понимаешь?

— Пока нет.

— Мой папаша ходил с копьем на льва. Искал его, чтобы сразиться. Я не умею сомневаться в своей отваге и воображаю, якобы другие меня понимают. Они сомневались.

— Просто они представляли себе, что другие могут усомниться.

— Ха! Безразлично.

— Командир, ты ошибаешься, — сказал Хайдаров, зная, что Уйм прав. — Ты должен их понять.