Обсидиановый нож

— О да. Я обязан был понять их соображения. Да. Таким образом, я виновен дважды. Предложил расследование. Не понял, почему меня поддержали.

Можно было сказать — а какое значение это имеет сейчас? Но Хайдаров воздержался. Честь всегда важна первостепенно. Важна всегда, для всех и для него самого в том числе. Ему, например, было приятно, что командир Уйм поверил ему, как врачу и человеку, и заботится о его мнении, и так откровенен. Ведь папаша Уйм, почтенный и сын почтенного, должен был передать сыну, сверх отваги и усиленной чистоплотности, еще и сдержанность в проявлении чувств, замкнутость — непременные качества воина. Вроде визитной карточки, удостоверяющей силу и мужество. Так уж принято.

Во всяком случае, за Уйма можно не беспокоиться. Раз он говорит о своей вине, то лечение подействовало. Хайдаров сказал:

— Ладно. А как насчет подозреваемого?

— О-а! Не люблю его. Сильно, скверно не люблю. Поэтому не имею права высказываться. Идем?

— Да, время, — сказал Хайдаров.

…В рубке грызлись специалисты. Такэда нападал на Стоник:

— Вольфрам! Конечно, вольфрам, если обшивка вольфрамовая! Стержень! А ты знаешь, как прессуют обшивку? Не-ет, плохо ты знаешь. Ты зайди ко мне в каюту!..

— Зачем бы это? — ледяным голосом перебила Марта Стоник.

Краснов захохотал. Такэда замер с открытым ртом. Махнул рукой и, обращаясь уже к Сперантову, стал объяснять:

— Это наша казнь египетская — обшивки. Они кристаллизуются то ли под нагревами, то ли под метеорной дробью. Кристалл до восьми миллиметров, сцепление ослаблено. Ткни пальцем — летит…

— Ха-ха-ха, — досмеивался Краснов. — Он прав… А в каюте у него, ха-ха, простите, склад рекламаций. Каждый рейс передает жалобы на обшивку, я это подписываю как первый помощник.

Такэда проворчал:

— Первое дело — создать замкнутую гипотезу…

Сперантов кивал. Было заметно — он едва слушает. Он висел у пульта, удивительно аккуратный даже в пассажирском скафандре, спустив веки на выпуклые глаза. Когда все замолчали, он еще некоторое время кивал. Открыл глаза и заговорил, улыбаясь и благожелательно переводя взгляд на всех по очереди и опять-таки кивая после каждой фразы:

— Действительно, внесистемный метеорит, соударившийся с крупным кристаллом вольфрама… (Кивок.) И, действительно, испарившийся, успел бы передать часть импульса кристаллу… Последний же и произвел бы разрушения… — кивок. — Разрушения, описанные уважаемой коллегой Стоник. Здесь нет противоречия. Методологически я согласен с коллегой Такэда. Нам лучше (кивок) воздержаться от широких гипотез в части метеорита. С другой стороны, никакая гипотеза о неопознанном объекте не покажется чересчур широкой…

Это минимум на полчаса, подумал Хайдаров.

Но Сперантов блеснул глазами и решительно закончил:

— Предлагаю начать эксперименты. Машина готова?

— Машина готова, — сказал Бутенко.

— Я бы начал со спектрографии в лучах лазера.

Юнссон, по-видимому, уже порядочное время возился с Оккамом. Ловко перевернувшись над пультом, он рявкнул:

— Лазеры-мазеры! А я бы вышел и потрогал это за галстук.

Сперантов бесцветно улыбнулся. В своем стремлении быть синтонным, то есть соответствовать ожиданиям окружающих, он выглядел довольно жутко. А ведь он сейчас никого не видит, подумал Хайдаров. Это вам не вишневый компот…

Крепко же тебя задел вишневый компот. Ты — смешное существо, Хайдаров… Лучше других ты знаешь, что непротиворечива только бездеятельность. Любой вид деятельности противоречив. Знаешь, что космонавт должен быть сильным и мужественным. Следовательно, он должен пренебрегать смертью. Следовательно, он прав, когда готовит вишневый компот немедля после гибели товарища. А про ученого ты знаешь, что он должен всему предпочитать новую информацию. Следовательно, Сперантов прав, отключаясь от обыденных дел ради информации. Она ему важнее всех слез человеческих… Они правы, а противоречие начинается на следующем уровне — в данном случае на моем, ибо я — куратор. Я профессионально обязан помнить, что космонавт, и физик, и кто угодно, должен заниматься своим делом, не поступаясь человечностью, то есть без противоречий. Глобальная система контроля и снимет противоречия на уровне личностей, и, как любое действие, создает его на следующем, но меня это не будет касаться. Пусть мне дадут компот — я его съем…

Загудел мягкий, чуть слышный зуммер. Это в тридцати метрах от рубки большой сигнальный лазер, встроенный между рулевыми двигателями на носу «Мадагаскара», ударил НО своими мегаваттами, идеально стабилизированными по когерентности и ширине пучка. Там, где луч упирался в НО, надлежало появиться тончайшему, как женский волос, каналу — десяти тысяч градусов на стенках. И туда были направлены объективы двух спектрографов, вынесенные на причальные консоли, далеко за обшивку.

— Черт знает что, — флегматично проговорил Сперантов.

Уйм схватил Хайдарова за плечо. Марта Стоник прищурилась и откинула голову. Бутенко пренебрежительно улыбался. Юнссон застыл в позе атакующего викинга — корпус вперед, нога отставлена, глаза, как сливы, и все лицо наливается кровью.