Обскура

— Что вы делали во всех этих местах и зачем встречались со всеми людьми, которые так или иначе связаны с этим делом?

— Я вам сейчас…

— Делом, которое вращается вокруг известных картин Эдуара Мане, причем одну из которых вы скопировали собственноручно.

Жан по-прежнему ощущал присутствие полицейского у себя за спиной, но исходящая от него угроза была несравнима с той, которую представлял собой Нозю — со своим инквизиторским взглядом и градом вопросов, обрушенных на его голову. В этот момент Жан подумал об отце и о его страсти к живописи, которую унаследовал и сам. Такое мирное, спокойное увлечение, далекое от любых опасностей… А сейчас он угодил в кошмар наяву. Он машинально обводил глазами комнату, словно надеясь, что откуда-то придет помощь, но каждый раз его взгляд встречался с неумолимым взглядом инспектора, в котором, несмотря на глубокую ночь, не замечалось ни малейшей усталости.

Жан почти сожалел о комиссаре Лувье, который наверняка храпел сейчас в своей постели. Как же он обманулся, когда счел инспектора Нозю гораздо более толковым профессионалом, чем его начальник… На самом деле инспектор вцепился в него, словно пес — в единственную кость, которую ни за что на свете не согласился бы выпустить. Впрочем, и Лувье — тот еще болван, и его появление здесь в этот момент ничего бы не изменило. Наверняка он был бы счастлив, что виновного так быстро нашли… Но что ответить на этот град вопросов, каждый из которых уже сам по себе служил подтверждением его вины? Случалось, что и за меньшее людей приговаривали к смерти… Жан почувствовал, что ему становится трудно дышать. Он хотел ослабить узел галстука, но этот жест выдал бы его страх. Страх перед позорной казнью на гильотине, к которой он неожиданно оказался так близок… Его окружал сплошной кошмар, ставший реальностью… Он попал в ловушку, которую сам же, собственными руками, себе и поставил.

Но самым худшим было то, что эта трагикомедия грозит затянуться, а Сибилла тем временем станет очередной жертвой убийцы. Ведь полиция наверняка прекратит ее поиски, если считает виновным Жана, а тот ничем не может опровергнуть обвинений, не может дать сколько-нибудь убедительных ответов ни на один вопрос…

И его отец, и доктор Бланш удивлялись его попыткам вести самостоятельное расследование. Каждый из них выразил ему свое неодобрение по этому поводу, пусть даже и в вежливой форме. Нужно было к ним прислушаться. Но это означало бездействовать и ждать, пока Сибилла не будет найдена лежащей на софе, обнаженной, со всеми атрибутами «Олимпии» — и при этом мертвой вот уже много дней…

Жан закрыл глаза. Он чувствовал себя окруженным со всех сторон — куда бы ни пыталась устремиться его мысль в поисках выхода, она словно натыкалась на глухую стену. У него было ощущение, что он стал объектом манипуляции со стороны каких-то сил, о существовании которых даже не подозревал. Все началось с того, что Обскура заметила у него в кабинете репродукцию «Олимпии»… Ну а как же тогда письмо Марселя Терраса? И сестра Анжа, умершая от отравления газом? И его собственная просьба к Раулю Берто — осмотреть место преступления в Отей?.. Все это было лишь цепочкой совпадений, которые не имели к Обскуре никакого отношения, но зато способствовали тому, что сам он решил углубиться в это дело… Обскуру могло во всем этом заинтересовать только одно — сходство Сибиллы с натурщицей Мане…

Голова у него закружилась, и он снова открыл глаза. Ничего не изменилось — он по-прежнему был в служебном кабинете, тускло освещенном одной лишь масляной лампой, и инспектор Нозю буквально сверлил его взглядом, как будто хотел добраться до самых потайных его мыслей.

Затем Жан различил несколько прикрепленных к стене антропометрических фотографий — такие же портреты инсургентов развешены были повсюду в городе после разгрома Коммуны. Преступники-рецидивисты, находящиеся в розыске, — бандитские рожи, среди которых, возможно, вскоре появится его собственное лицо… Кстати, портрет Нозю смотрелся бы среди них вполне органично — со своим коротко остриженным черепом и рябыми щеками он и сам напоминал матерого бандита.

— Но, в конце концов, это все детали, — тем временем продолжал инспектор. — Самая большая загадка — почему вы решили сами прийти к нам? Это был вызов? Вообще-то, мне бы с самого начала стоило насторожиться.

При таком откровенном намеке Жан резко выпрямился на стуле и уже собирался встать, когда две мощные руки опустились ему на плечи. Нозю жестом велел своему помощнику убрать руки. Но Жан почти не испытал от этого облегчения. Он понимал, что не создан для такого рода испытаний. Особенно угнетало то, что с ним обращаются как с преступником. На полу возле инспекторского стола он заметил свою сумку, которая всюду его сопровождала. Сейчас она утратила свой прежний статус, так же как и ее владелец.

Нозю встал и прошелся по комнате. Полицейский, спящий на банкетке, проснулся — должно быть, его разбудили шаги. Но инспектор не обратил на него ни малейшего внимания.