Обскура

Оставшись один, Жерар глубоко вздохнул. До сих пор все шло хорошо. Но теперь предстояло самое сложное, и, проходя через анфиладу роскошных залов, он ощущал, что богатство и великолепие давят на него все тяжелее. Чувствуя, как ноги буквально утопают в мягком ворсе ковра савонри, он разглядывал обстановку кабинета с недоверием и даже некоторым опасением: все здесь свидетельствовало о могуществе человека, которого он подозревал в причастности ко многим преступлениям. Книжные шкафы с сотнями томов в тисненных золотом переплетах, несколько натюрмортов, мебель, украшенная бронзовыми и черепаховыми нервюрами, — среди всего этого великолепия он не знал, на чем остановить взгляд.

Жерар стал рассматривать книги, на корешках которых был золотом вытиснен герб: мастерок, кузнечные мехи, голова лошади и сноп пшеницы. Два первых символа указывали на основу нынешнего богатства семьи Фавр. Эта династия нажила свое состояние в эпоху Наполеона, когда сумела выгодно вложить средства в архитектурное преобразование Парижа и строительство железных дорог, расходящихся из столицы в четырех направлениях. Последующей эпохой двух революций семья Фавр также сумела воспользоваться к собственной выгоде: эти кузнецы своего счастья хорошо потрудились в период лихорадочного строительства, вдохновляемого бароном Османом, создав под руководством Жюля, отца семейства, любопытный архитектурный стиль, в котором соединились камень и металл.

Как можно работать в таком месте? Огромный письменный стол в стиле ампир, массивный и импозантный, с обтянутой кожей столешницей и бронзовыми инкрустациями на боковых панелях. Над столом — портрет Жюля Фавра (его имя было выгравировано на медной пластинке внизу). В нем чувствовалось что-то общее с портретом Луи-Франсуа Бертена кисти Энгра — настоящий архетип торжествующей буржуазии.

Но чем же занят Люсьен Фавр? Чем дольше Жерар находился в этой комнате, обставленной с показной роскошью, тем больше ему становилось не по себе. Может быть, именно с этой целью его заставляют ждать? Или для того, чтобы дать ему почувствовать разницу положений, существующую между Люсьеном Фавром и лечащим врачом его матери?.. Наконец дверь за его спиной открылась. Жерар обернулся.

Хозяин дома приблизился и протянул ему руку. Жерар пожал ее с ощущением, что тонкие пальцы Люсьена Фавра буквально просочились, как вода, между его собственными пальцами.

— Прошу вас меня извинить. Итак, вы хотели поговорить со мной о моей матери, — произнес он, направляясь к своему столу. — Правда, обычно я разговариваю на эту тему с доктором Бланшем… У него какое-то срочное дело и он прислал вас вместо себя?

— Да, доктор Бланш в самом деле занят, — солгал Жерар. — И он прислал меня, поскольку совсем недавно мы услышали от вашей матери сведения, которые нуждаются в некоторых уточнениях, чтобы мы смогли выбрать оптимальные методы лечения.

— Ах, вот как? — сказал Люсьен Фавр, отодвигая стул. — Так что же это за важные сведения, которые вам нужно так срочно прояснить? Но не стойте же, прошу вас, садитесь. С вашими габаритами вы заслоняете мне всю комнату.

Жерару приходилось нагнетать в себе злость, чтобы не смутиться окончательно. Не говоря уже о богатстве, которое кричало о себе из каждого угла этой комнаты, в самой атмосфере ощущалось нечто такое, отчего ему было не по себе, несмотря даже на то, что он привык общаться с обитателями клиники Бланша, обстановку которой никак нельзя было назвать здоровой.

— Она рассказала нам историю с лошадью. Эта история, судя по ее словам, имеет к вам отношение, — произнес Жерар, осторожно подбирая слова.

Сидя под портретом отца, Люсьен Фавр казался еще более хрупким, чем на самом деле. У отца, если верить портрету, были густые темные брови и нос с горбинкой, что придавало ему надменный и властный вид. Но сын не обладал ни силой, ни суровостью, которые сразу ощущались в облике Жюля Фавра. Судя по всему, он пошел в мать: та же тонкость черт, бледность кожи, хрупкие, почти прозрачные запястья, и к тому же какая-то странная нерешительность для человека, обладающего таким статусом и таким богатством. Но если он и пришел в некоторое замешательство от слов Жерара, длилось оно недолго.

— Не могли бы вы уточнить?

Именно это Жерар и предполагал: от него потребуют подробностей. Но его слегка подбодрило то, что собеседник, кажется, втайне был доволен его замешательством. Если так, значит, утверждения Нелли Фавр, скорее всего, правдивы. Человек, сидящий напротив него, действительно застрелил лошадь своей матери из-за неудавшегося конного портрета. Это не означало, что он причастен к похищению Сибиллы и другим преступлениям, но говорило о нем самом достаточно красноречиво.

— Итак? — поторопил Люсьен Фавр, прямо посмотрев на него светлыми глазами, прежде чем перевести взгляд на стоящую перед ним фотографию в рамке, которую Жерар со своего места не мог видеть.