Обскура

Цепляясь за водосточную трубу и ставя мыски ботинок в небольшие зазоры между камнями, Анж добрался до карниза третьего этажа почти с такой же привычной легкостью, как если бы поднимался по ступенькам. Закинув левую ногу на оцинкованный парапет, он подтянулся на руках и встал обеими ногами на карниз шириной примерно двадцать сантиметров. Здесь он остановился, чтобы передохнуть несколько секунд перед наиболее сложным маневром — залезанием в окно. Пока он поднимался, на него ни разу не напал кашель, что было настоящим чудом. Надеясь, что все обойдется также и в ближайшие минуты, пока он будет добираться до окна с открытой форточкой, Анж вплотную прижался к стене и сделал один шаг вбок, потом другой, стараясь не смотреть вниз, чтобы справиться с завораживающим притяжением пустоты, и молясь о том, чтобы проклятый кашель не подступил сейчас, в самое неподходящее время.

Добравшись до окна, Анж просунул руку в форточку и повернул шпингалет. Проскользнув внутрь, мальчик осторожно затворил за собой обе створки.

Это была комната прислуги — на спинке стула висел фартук, какие обычно носят горничные. Кровать с металлическими столбиками, зеркальный шкаф, небольшой столик, комод темного дерева, за ширмой — умывальник и зеркало. Прильнув к двери, Анж попытался уловить какие-либо звуки снаружи. Он уже взялся за керамическую дверную ручку, когда его настиг очередной приступ кашля. Дождавшись, пока он прекратится, Анж быстро высунул голову в коридор. Пусто. Пол был покрыт ковровой дорожкой — отлично, значит, можно будет передвигаться бесшумно.

Он пошел налево, в обратную сторону от лестницы, которая вела вниз.

Если третий этаж предназначен для прислуги, то сейчас, около восьми вечера, здесь должно быть пусто… Анж наугад открыл одну из дверей. За ней оказалась комната, похожая на ту, в которую он забрался, но, судя по всему, необитаемая. Он открыл следующую дверь, затем еще одну. Он почти бегом передвигался от двери к двери, приоткрывая их и молясь о том, чтобы не заскрипели петли, потом просовывал голову в образовавшийся проем, чтобы проверить, не здесь ли находится то, что он искал. Но поскольку ни одна дверь не была заперта на ключ, он заглядывал в комнаты лишь для очистки совести.

Он осмотрел весь этаж. В конце коридора оказалась деревянная лестница, ведущая наверх, на чердак. Нужно было обыскать дом сверху донизу. Анж поднялся по лестнице и оказался на небольшой каменной площадке перед закрытой дверью. Сердце его застучало быстрее — дверь была заперта. Он вытащил из кармана отмычку и сунул ее в скважину, пытаясь определить тип замка, прежде чем начать действовать. Слабое царапанье отмычки было едва слышно, но ему эти звуки казались оглушающими. Он знал, что в нескольких метрах их можно уловить. Лишь бы никого не было за дверью…

Никогда бы он не подумал, что доктор попросит его о такой услуге!

Наконец замок поддался, и Анж открыл дверь. За ней оказался длинный коридор, утопающий в полумраке, по обе стороны которого находилось множество дверей. Свет падал сверху через небольшие слуховые оконца, проделанные под самым потолком. Анж различил тысячи пылинок, танцующих в воздухе. Он осторожно двинулся по коридору, гадая, где ему укрыться, если кто-нибудь появится.

Люсьен Фавр снова погрузился в созерцание фотографии, стоящей перед ним на столе. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Жерар чувствовал себя жалким просителем перед этим человеком столь утонченной наружности, для которого, благодаря огромному состоянию, казалось, не было в этой жизни ничего невозможного. Но в то же время, несмотря на повелительный вид, который Люсьен Фавр старался придать себе, он казался Жерару капризным и одиноким подростком, преждевременно состарившимся, — возможно, такое ощущение создавалось из-за его тусклых, свинцового оттенка волос. И все же он оставался сидеть перед этим человеком, хотя тот, скорее всего, не был преступником, которого он и Жан пытались отыскать. Разве могло такое слабое, старообразное существо оказаться автором столь ужасных преступлений?

Но если даже это было так, как добиться от него признаний, которые позволили бы спасти Сибиллу? У Жерара и без того было ощущение, что он зашел уже слишком далеко.

Наконец Люсьен Фавр оторвался от созерцания фотографии и взглянул на собеседника:

— Моя мать была слишком потрясена смертью отца, от этого она в конце концов и потеряла рассудок. Ее пребывание в доме становилось все более… проблематичным. Эта навязчивая идея с лошадью, например, была одной из причин того, почему я вынужден был обратиться к доктору Бланшу. Так что ее абсурдные обвинения в мой адрес лишены всякого основания.

— Но разве первые признаки душевного расстройства появились у вашей матери не после смерти некоего Антонена Швоба, человека, за которого она собиралась выйти замуж вторым браком?

Задавая этот вопрос, Жерар ступил на очень опасную, зыбкую почву. Ему показалось, что в глазах собеседника промелькнуло нечто похожее на удивление, но это длилось всего долю секунды.