Обучение у жизни: становление психоаналитика

Это было глубоко новым опытом. Здесь было и подтверждение моего потенциала быть другим, и признание, которое шло вместе с ним и которого до тех пор всегда не хватало. Это очень отличалось и от того, что я чувствовал к другим. Таким образом, не удивительно, что позже я стал увлекаться понятием Александера о корригирующем эмоциональном опыте[3]. То доверие директора школы ко мне было явно «корригирующим». Это было также ключевым эмоциональным опытом. Возможно, думал я, именно это помогало вызывать изменения в людях.

Некоторое время я считал, что люди через заботу и веру в них, как в случае с условно осужденными клиентами и пациентами в психотерапии, могут начать ощущать себя по-другому и, таким образом, жить по-другому. Насколько бы это ни было верным, потребовалось много времени, прежде чем я стал понимать, что в этом представлении упускалось что-то очень важное.

Опыт прерывности и глубинного бессознательного

Особо могу выделить одно переживание, давшее мне поразительное представление о работе бессознательного. С того времени я остаюсь под сильным впечатлением от работы этой глубинной части ума, которая может среагировать так мгновенно, находясь в то время полностью за пределами нашего понимания.

Когда я еще только начинал интересоваться психоанализом, я пошел на концерт Растроповича, где он играл пьесу Дворжака для виолончели. Когда я добрался до своего места, я увидел, что сижу во втором ряду от сцены и прямо напротив солиста. Между солистом и мной не было больше почти никого, что позволяло мне чувствовать, как будто концерт играли только для меня.

Я не помню, слышал ли этот концерт прежде. Тогда, в этом самом интимно-уединенном положении (забыв обо всех на свете), я чувствовал себя поднятым на новый уровень существования; и, так как этот концерт не был мне знаком, последнее движение стало полной неожиданностью. Как раз в то самое время, когда, казалось, все заканчивалось, к виолончели присоединилась скрипка соло, и два инструмента вместе воспарили к невообразимым высотам царства музыки. Это стало совершенно уникальным переживанием для меня. Особенно я был рад, что пошел на этот концерт один, поскольку я чувствовал, что не смог бы перенести шок, если бы мне пришлось потом с кем-то разговаривать. Мне нужно было остаться нетронутым в этом заново открывшемся мире, который находился вне досягаемости слов.

Мне действительно нужна была длинная прогулка в одиночестве после того концерта, чтобы переживать и наслаждаться этим, очень медленно возвращаясь на землю. К сожалению, я обещал, что приду на вечеринку; и там я приземлился на землю со всего махом, под музыку Боба Дилана, которую включили настолько громко, что никто ни с кем не мог общаться. Это было шокирующим возвращением.

Только несколько недель спустя мне представился случай частично понять, что означало для меня то прерывание непрерывности. Я смотрел один телепрограмму о службе помощи детям в тогдашней Югославии. Нам показывали, как матерей в той стране поощряли выходить на работу, в то время как об их младенцах или маленьких детях заботились в детских садах. Это, как говорили, было более эффективным, чем если бы каждая мать заботилась об одном или двоих своих детях. При этом режиме за большой группой детей ухаживала единственная воспитательница, а матери освобождались, чтобы выйти на работу.

Нам тогда показали сцену, где годовалого ребенка, который был привязан к первой воспитательнице, передавали новой воспитательнице, которая должна была заботиться о ребенке в течение следующего года. Ребенок рвался к знакомой воспитательнице, пытаясь как-то уцепиться за нее.

В этот момент возник какой-то музыкальный фон. Я услышал только первые четыре ноты и внезапно зашелся в слезах, рыдая намного сильнее, чем когда-либо прежде. Этот плач, казалось, шел так глубоко изнутри меня, что я весь был пронизан болью. Я думал, что схожу с ума. Затем, постепенно, я снова стал замечать музыку. Это была виолончель, играющая с оркестром, и это была медленная часть, которая казалась знакомой, но я не мог узнать ее. Затем меня осенило, что это мог быть фрагмент из концерта Дворжака для виолончели. Я только что купил эту кассету и еще не успел послушать ее. Потом, когда я почувствовал себя достаточно восстановленным, я включил медленную часть и услышал те четыре ноты, которые слышал непосредственно перед моим плачем, – первые ноты медленной части.

В течение нескольких лет я считал это экстраординарным примером отсутствия чувства времени в бессознательном и мгновенности, с которой бессознательное может помнить и проводить связи. Только четыре ноты соединили меня с концертом, где я чувствовал себя настолько возвышенным; ноты, которые я слышал только однажды. Я думал, что мой плач был связан с разрушением того переживания, столь внезапно прерванного совершенно другой музыкой на вечеринке.