Обвиняется кровь

«Шимелиовича дважды вызывал к себе в кабинет бывший министр Госбезопасности Абакумов, — сказал Рюмин. — При последнем вызове Абакумов в моем присутствии заявил Шимелиовичу, что если он прекратит сопротивление и расскажет о совершенных преступлениях, то ему будет сохранена жизнь и он — Абакумов — устроит его работать в лагерной больнице… Абакумов спросил у Шимелиовича о характере связи Жемчужиной с руководителями ЕАК и о роли в так называемом „крымском вопросе“ одного из руководителей Советского правительства… При рассмотрении дела ЕАК я усмотрел определенное стремление бывшего руководства МГБ СССР в лице Абакумова к компрометации одного из руководителей партии и правительства. Особенно это было видно из характера одного из допросов Жемчужиной. Непосредственно делом Жемчужиной занимались заместители начальника следственной части: Лихачев, Комаров, Соколов и следователь Кузьмин… По этому вопросу (о Жемчужиной) я рассказывал в 1951 году в ЦК КПСС и к основному своему заявлению от 2 июля 1951 года написал в адрес Главы Советского правительства специальное заявление»[236].

Рюмин не прочь изобразить себя защитником достоинства и чести Молотова, отмежеваться от тех, кто разрабатывал преступную интригу против Жемчужиной. На деле же он был одним из самых безоглядных исполнителей воли Абакумова, снедаемый завистью к удачливым полковникам, тем, кто стоял ближе к министру.

Инстанция с головой выдала Жемчужину Лубянке, причем в удобную для допросов пору, когда под рукой у Абакумова в камерах Внутренней тюрьмы, Бутырок и Лефортова — цвет еврейской интеллигенции и приказано всех бить смертным боем для достижения «истины». Долго накапливалась ненависть Сталина к Жемчужиной, женщине, сохранявшей живость и привлекательность, одной из последних, если не самой последней, кто общался с Надеждой Аллилуевой перед ее самоубийством, женщине, ухитрившейся не отцвесть рядом со своими унылым, скучным, «вицмундирным» мужем, — ненависть к ее то и дело мелькавшему в газетах имени.

Сталин отдал ее на заклание, а Лубянка не справилась со своими карательными обязанностями, ЦК пришлось подсказывать меру наказания Жемчужиной и удовлетвориться ссылкой.

За спиной Абакумова легко было рассуждать о Жемчужиной, учинять гнусные провокации, о которых я уже упоминал. Но сам Абакумов сохранял осторожность, прятал некоторые протоколы ее очных ставок в сейф, не давая им хода. Только два протокола ее очных ставок — с Фефером и сломленным Зускиным — были отосланы в ЦК ВКП(б).

В сейфе Абакумова накапливался взрывоопасный материал, его могли бояться не только арестованные, но и сам министр. Хорошо зная, что Сталин без колебаний, с садистским удовлетворением освобождает своих соратников от еврейских (и нееврейских тоже!) жен, Абакумов, вторично женившийся, нежно любивший жену и маленькую дочь, вполне мог оценить складывающуюся ситуацию. Молотов не декоративная фигура, не «вокзальная пальма», подобно Калинину. Он воистину правая рука диктатора, а не Буденный, у которого можно отнять одну жену и «прикомандировать» к нему другую. Молотов прочно держится на своем месте, и, пока это так, нельзя действовать опрометчиво и против Жемчужиной. На очной ставке Лихачева и Комарова 5 сентября 1953 года было установлено, что многие «…протоколы допросов Жемчужиной не были оформлены, не подписаны ни Жемчужиной, ни следователями. Очная ставка Лозовского с Жемчужиной также осталась неоформленной»[237].