Обвиняется кровь

Весной 1949 года, когда, на взгляд Лихачева, следствие подошло к победному завершению, он как опытный мастер своего дела понадобился своим коллегам в странах Восточной Европы и с мая 1949 по сентябрь 1950 года провел в Болгарии и Чехословакии. По делу ЕАК оставались пустяки, хотя, по словам Лихачева, он вплотную-то и занимался им всего два с половиной месяца. «За это время все арестованные, а их было около 50 человек [запомним эту цифру! — А.Б.], признали себя виновными… была вскрыта направляющая рука — американская разведка, а также многочисленные вражеские связи арестованных в разных городах СССР»[48]. Кроме общего руководства следствием, министр поручил Лихачеву лично допрашивать жену Молотова — Жемчужину, ее брата Карповского, сестру Лешнявскую и секретаря Жемчужиной — Мельник. Лихачев не преминул подчеркнуть, что эта опасная работа с неординарной арестованной, фамилия которой вписывается в протокол чернилами, для чего в машинописной строке оставляется пропуск, была навязана ему приказом: кто его знает, как повернутся дела в высшем эшелоне и дела самого Молотова?

«В результате большой и напряженной работы по этому делу, — показал Лихачев военюристам, проверявшим дело ЕАК, — как со стороны следователей, так и моей лично, все арестованные за сравнительно короткое время, без применения к ним мер физического воздействия, за исключением, может быть, двух-трех арестованных, дали подробные показания как о вражеской деятельности еврейского антифашистского комитета, так и своей лично»[49]. «Интернациональный долг» позвал Михаила Тимофеевича в Прагу и Софию, делиться палаческим опытом с «меньшими братьями», Жемчужину и Мельник он передал своему главному подручному — Комарову, Карповского — Сорокину и отбыл. «В мое отсутствие это дело было закончено, выполнена была статья 206 УК [подследственным предъявлено обвинение в присутствии прокурора. — А.Б.], написано обвинительное заключение, но в суд почему-то не направлялось… В сентябре 1950 года я возвратился в Москву и, просмотрев дело, а также побеседовав с некоторыми следователями, узнал, что дело на еврейских националистов уже закончено, причем без какого-либо документирования преступной деятельности арестованных… Тогда же следственное дело вновь было передано в подчинявшуюся мне следственную группу, где оно в большом количестве томов лежало заброшенным в сейфы до моего ареста»[50].

Лихачеву так и не удалось самолично довести расправу до конца из-за ареста в июле 1951 года. Но ко дню 28 мая 1953 года, когда он пишет эти свои «собственноручные показания» комиссии Главной военной прокуратуры, ненавистные ему «еврейские националисты» уже почти год как расстреляны. Лихачев в тюремной камере может этого не знать, если только кто-либо из бывших его сослуживцев не пролил бальзам на его душу.

«Почему дело не направлялось в суд, мне до сих пор не известно…»