Обвиняется в измене

— Вы пленные враги, — перебил европеец. — И помогаете правительству, которое идет против аллаха.

— Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, — возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.

— Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?

Все молчали.

— А ты, Сафар? Ты же мусульманин? — обратился Модир к Сафарову на пушту.

— Мой народ исповедовал ислам. Сейчас веруют только старики. Я же никогда не верил в аллаха и, конечно, верить не буду.

— Ты пожалеешь об этом.

— Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете о своем поступке, — бесстрастно повторил европеец.

На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.

Европеец доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует.

— Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, что они не признают.

Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад и вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает особенности ислама в Афганистане.

— Что-то ты не похож на Мухаммеда, — криво усмехнулся Сафаров.

— Что вы сказали? Ах, не похож! — он засмеялся мелким дребезжащим смешком. — Может быть, может быть…

Мухаммед говорил тонким высоким голосом, торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут досказать. Иностранный акцент в его речи почти не чувствовался. Говорил он, что «истинные борцы за веру отстаивают свободу и независимость Афганистана», что у этих борцов — муджахедов — много друзей на Зашаде. Потом он без всякого перехода начал рассказывать о «благородной деятельности» народно-трудового союза, сунув всем в руки журналы и листовки на папиросной бумаге.

«Соотечественники! Народно-трудовой союз призывает вас покинуть пределы свободолюбивого Афганистана… Вступайте в ряды НТС», — пробежал глазами Сапрыкин и положил листовку на пол.

— «Посев», — громко, с ноткой торжественности прочел Сафаров. — То-то здесь запахло медицинскими анализами… Теперь понятно, откуда ты, эмигрантский ублюдок!

Сафаров медленно поднимался с пола. Энтеэсовец закричал, подскочил охранник, ткнул Сафарова стволом в грудь и тут же отскочил, держа автомат наготове. Но Сафаров уже сел.

— Так, друзья, — продолжал Мухаммед голосом преподавателя, восстановившего тишину в аудитории. — Почитайте это. А завтра мы обсудим план наших совместных действий. Будете делать, что вам скажут, получите большие деньги. С нами лучше, чем с душманами. Мы — европейцы, поймем друг друга. А эти вандалы с вами церемониться не будут, на кол посадят. Они умеют, — последние слова он произнес с явным удовольствием.

Их снова закрыли в подвале. Прошло несколько часов. Стихли наверху шаги и голоса. «Уже ночь», — думал Сапрыкин, чувствуя безысходность и пустоту. Неужели в этом темном и сыром погребе истекают последние часы? Обидно. Предателем он, конечно, никогда не станет. Значит, выбор один. Печально подводить итог, когда нет сорока, и чувствуешь себя как никогда полным сил, опытным, знающим жизнь. Знала бы сейчас Маша, где он. А может быть, уже сообщили? Да нет, вряд ли. А Сашка — уже девятиклассник…

Рядом заворочался Шмелев.

— Не спишь, Игорь?

— Нет.

— Что скажешь завтра этому хлюсту?

— Пошлю его куда-нибудь…

— Знаешь, чем это грозит?

— Знаю, Иван Васильевич. Только зачем вы это спрашиваете?

— Хочу знать, что не одинок.

— О чем вы, Иван Васильевич? — раздался голос Сафарова. — Ни к душманам, ни к энтеэсовцам у нас пути нет.

Неожиданно все заговорили. Оказывается, никто не спал.

— Тише, товарищи, — попытался успокоить всех Сапрыкин. — Давайте решать. Утром придут за ответом.

— Да что тут решать!..

— Нет, я хочу знать мнение каждого, — перебил Сапрыкин.

— Сафаров, тебе слово.

— Лучше сдохнуть, чем продаться…

— Шмелев!

— Родину не продаю.

— Тарусов!

— А я что, хуже всех?

…Сафаров был не совсем прав, посчитав Мухаммеда эмигрантским отпрыском. Конечно, никаким Мухаммедом тот никогда не был. Родился он во Франкфурте-на-Майне. Отец его, Николай Ритченко, в свое время служил гитлеровцам — сначала как обычный полицай, потом — преподавателем разведшколы в Гатчине. Когда Красная Армия поперла оттуда его хозяев, папаша ушел вместе с ними и верно служил им уже в Берлине. Формировал разведывательно-диверсионные группы. В конце войны Николай Ритченко дослужился до чина обер-лейтенанта и мудро смекнул, что настала пора менять хозяев. Причем как можно быстрее. Вышел он на американцев. Эти ребята орденов не давали, но всегда хорошо платили.

Ритченко-младший, наследственный антисоветчик, разрабатывал далеко идущие планы и почти не сомневался в успехе.

…Утром в подземелье вновь сбросили лестницу. Наверху пленников ждал Ритченко со своей неизменной улыбкой. Он сразу начал:

— Я пришел за ответом. Кто из вас готов сотрудничать с нами? — взгляд маленьких глаз из-под очков скользнул по лицам.

Еще вчера узники договорились, что отвечать будет Сапрыкин. И Иван Васильевич негромко, но твердо сказал:

— Предателей среди нас нет.