Обвиняется в измене

Полицаи привели его из лагеря в город, сдали в тюрьму. Прилизанный эсэсовец с одним кубиком в петличке черного мундира допросил Слободу. Сначала выяснял через переводчика биографию, согласно кивал, слушая, как пограничник рассказывал небылицы. О Грачевом Семен практически ничего не знал, кроме того, что он был летчиком, не знал даже, на каких машинах тот летал — на истребителях или бомбардировщиках.

Потом эсэсовец, пригладив ладонью аккуратно прикрывавшие лысину волосы, равнодушно сообщил через переводчика, что пленный лжет следствию, и предложил пока отправиться в камеру — подумать.

Пограничника отвели в низкое, полуподвальное помещение с прелой соломой на полу, забитое завшивевшими, грязными людьми. В камере было душно от запахов тел и испражнений и холодно — не топили, а на улице еще не лето, снег лежит.

На втором допросе эсэсовец прямо заявил, что ему известно о связях пленного с партизанским отрядом «Мститель», разгромленном осенью сорок первого, и Семен понял: теперь не вывернуться, поскольку Данька Беркеев точно его опознал и доложил немцам. Почему те так долго тянули — не ясно, но все же добрались до него и теперь уже из своих лап не выпустят — эсэсовец, это тебе не просто так! Переводчик бросал вопрос за вопросом, немец, слушая ответы допрашиваемого, презрительно щурился, медленно перебирая лежавшие перед ним бумаги.

— Вы офицер НКВД? — сказал переводчик. — Оставлены здесь при отступлении ваших войск?

Слобода в ответ промолчал и вообще перестал отвечать на вопросы. Его избили, отлили водой, снова избили…

Лежа на прелой соломе в камере, он решил, что это конец, но внутри все протестовало, не хотелось так кончать, помирая в вонючей камере в неизвестном городке, а не в бою, с оружием в руках, и вообще, не хотелось подыхать!

Однако вскоре бить его перестали, больше не вызывали на допросы, словно напрочь забыли о нем. Потом вдруг выдернули из камеры, привели в канцелярию тюрьмы, снова сдали под конвой полицаям и погнали к железной дороге. Посадили в вагон и повезли. Куда ехали — на восток или на запад, Семен не смог определить: им внезапно овладела тупая апатия, и, казалось, не было на свете ничего, способного вывести из этого состояния, но выйдя на разбитый, загаженный перрон неизвестной станции, он поглядел в высокое голубое небо, вдохнул полной грудью пахнущий весной воздух и опять жадно захотел жить.

Проверив веревку, стянувшую ему за спиной руки, полицаи-конвоиры потащили Слободу по грязной, разбитой колесами тяжелых немецких грузовиков дороге в город.

Впереди замаячили на фоне неба высокие башни костела, рядом с ним весело разбегались по сторонам разноцветные домишки пригорода. Вдалеке взблескивала на солнце вода — что там, река, пруд, озеро? Через некоторое время справа осталась почти пустая рыночная площадь, зажатая со всех сторон добротными строениями, дорога стала суше, под грязью и талым снегом ноги почувствовали брусчатку мостовой. Редкие прохожие, завидя полицаев с винтовками и арестованного в мятой, рваной красноармейской шинели, опасливо жались к стенам домов или от греха подальше сворачивали в узкие переулки. Сухопарая бабка в темном платке, стоявшая в подворотне, перекрестила Семена на католический манер, что-то шепча сухими бледными губами.

Улица тянулась в гору, поднимаясь к окруженному темно-красным кирпичным забором зданию с массивными, окованными железом воротами и вышками охраны по углам кирпичной стены. «Тюрьма», — понял лейтенант.

Один из полицаев постучал в калитку. Открылся глазок, выглянул немец в пилотке, лязгнув тяжелым засовом, впустил пришедших внутрь. Пройдя под аркой ворот — полутемной, с затхлым запахом сырой штукатурки, очутились во дворе. Подняв голову, Семен увидел множество зарешеченных окон — в некоторых, белыми пятнами, виднелись лица узников. Сзади с ржавым скрежетом закрылись вторые, внутренние ворота.

В тюремной канцелярии его сдали вместе с бумагами тощему, невзрачному эсэсовцу. Вскрыв поданный полицаем конверт, тот бегло просмотрел отпечатанные на машинке листы и знаком показал, что конвоиры могут быть свободны. Второй немец, сидевший за обшарпанным канцелярским столом, выдал полицаям расписку о приеме арестованного, и они вышли, тяжело бухая отсыревшими сапогами.

Эсэсовец позвонил по телефону, и через несколько минут в канцелярию вошел надзиратель, бренча связкой ключей на большом проволочном кольце. Семену разрезали стягивавшую запястья веревку, надели наручники и повели длинными гулкими коридорами, по лестницам и галереям тюремного корпуса. Около одной из камер надзиратель остановился, снял с пограничника наручники и, открыв тяжелую дверь с глазком, молча пихнул его внутрь.