Обвиняется в измене

«Горючее! — понял Бергер. — Они попали в застрявший на станции эшелон с горючим. Теперь сверху все видно как на ладони и можно бомбить, не сбрасывая осветительных ракет. Какая дурость! Сначала пути взрывают партизаны, вынуждая нас вести ремонт на перегоне, а потом на забитую эшелонами станцию налетают русские самолеты и нет возможности убрать составы из-под бомб».

Несколько минут он стоял у окна словно в забытьи, глядя на яркое пламя и комкая в бессильной ярости край шторы, надо же такому приключиться именно в период его пребывания здесь? Впрочем, зачем терзать себя ненужными упреками, все равно он не в силах ничего изменить — война есть война, да и кто спросит с него за железнодорожные перевозки и обеспечение должной воздушной обороны узловой станции? Это не его забота. Но как работают русские летчики! Заход за заходом на цель, бомбы ложатся кучно, как будто они тренируются на полигоне, а не совершают боевой вылет под огнем зениток.

Задернув шторы, обер-фюрер вернулся к кровати, зажег лампу, стоявшую на ночном столике, и закурил. Еще не оформившаяся до конца мысль, мелькнувшая у него, когда он стоял у окна, глядя на пожар, не отпускала от себя, требуя проработать показавшийся выигрышным вариант до конца.

Стало холодно сидеть в туфлях, надетых на босые ноги, и Бергер забрался под одеяло, но свет не погасил, чтобы не заснуть. Жадно затягиваясь сигаретой, он морщил лоб и беспокойно водил пальцами по краю одеяла, тихо ругаясь и споря сам с собой: вдруг налет русской авиации как раз и есть то самое, недостающее звено, ниспосланное ему свыше? Жизнь вообще представляет собой непонятную цепь случайностей. И умный человек должен выбрать из них то, что пойдет ему на пользу.

Налет русских на станцию не запланирован обер-фюрером, а случаен, но в нем есть некая скрытая идея, готовая работать на него, Отто Бергера. Надо быть глупцом, чтобы не воспользоваться так внезапно предоставившейся случайностью или, по крайней мере, не попытаться воспользоваться для достижения своих целей.

Протянув руку, обер-фюрер снял трубку внутреннего телефона и набрал номер.

— Конрад? Говорит Бергер. Не спите? Правильно, разве можно уснуть в такую ночь. Да, меня тоже разбудил налет. Я буду весьма признателен, если вы оденетесь и зайдете ко мне.

Положив трубку, обер-фюрер удовлетворенно улыбнулся и поглядел на свой мундир, висевший на спинке стула, — в его нагрудном кармане, в спрятанном за подкладкой потайном отделении, лежало письмо, написанное фон Бютцовом своему брату в Соединенные Штаты.

Телефонный звонок поднял начальника тюрьмы с постели. Путаясь в подоле длинной ночной сорочки — здесь, хвала господу, не фронтовые условия, можно себе позволить спать как дома, — он побежал к аппарату, ругая себя за то, что все время забывает приказать удлинить шнур, чтобы ставить телефон рядом с постелью. Хотя кто ему звонит по ночам?

Как оказалось, звонил Лиден — начальник СС и полиции безопасности. Сняв трубку, начальник тюрьмы услышал его рассерженный голос:

— Дрыхнете? Вас даже русская авиация не разбудила?

— Простите, господин гауптштурмфюрер, — поджимая голые ноги, по которым тянуло сквозняком, а это Так чувствительно после теплой постели, робко прервал его начальник тюрьмы. — При чем тут русская авиация.

— Не понимаете? — зло заорали на том конце провода, и начальник тюрьмы вынужден был даже немного отстранить от себя телефонную трубку: мембрана, казалось, готова лопнуть от крика разъяренного гауптштурмфюрера. — Поглядите в окно! Или у вас все окна выходят только во двор вашей любимой тюрьмы?! Станцию бомбят! Слышите?

Действительно, там, где расположена железнодорожная станция, глухо гудели самолеты и дрожала от взрывов земля. Из окна, выходившего во двор тюрьмы, — как правильно угадал начальник СС и полиции — не видно пожара, но небо в стороне станции приобрело багровый, зловещий оттенок.

— Да, я слышу, господин гауптштурмфюрер, — с тоской поглядев на оставленную им теплую кровать, заверил начальник тюрьмы. Что надо от него, какое он может иметь отношение к налету вражеских самолетов на железнодорожную станцию?

— Там стоял урляуберцуг — поезд отпускников с фронта, — неожиданно сбавив тон, устало сказал Лиден. — Вы не представляете, просто горы трупов. Пути разбиты, горят цистерны. Пустили маневровый паровоз, пытаются растащить вагоны, но не хватает рук. Поднимайте охрану. Я сейчас пришлю взвод комендатуры и грузовики. Отправите заключенных для работ на станции. К утру движение должно быть обязательно восстановлено.

— Но, господин гауптштурмфюрер, — попытался возразить начальник тюрьмы, однако его грубо прервали.

— Плохо слышите? Всех заключенных на станцию! Усилить охрану, чтобы не разбежались. Всех, даже смертников! Движение должно быть восстановлено! Живей, черт вас возьми, пошевеливайтесь, грузовики уже выходят.

И частые гудки отбоя.