Обвиняется в измене

— Да не дергайся ты, — сквозь зубы сердито прикрикнул на него Слобода. — Они теперь тихие, не укусят. Силы береги.

И тут ухнуло на путях, рвануло в стороны снопами яркого огня, вздрогнула под ногами земля, а боязливый напарник рухнул как подкошенный и по спине у него поползло темное пятно.

— Ложись! — заорал кто-то из немцев.

Таскавшие трупы солдаты бросились врассыпную, прикрывая головы руками, прыгали в канавы и кюветы.

Семен упал, перекатился в сторону, отыскивая глазами горящий вагон. Жаль, что убило хлопчика, видно, не зря он так боялся, чуял конец, потому и забился в истерике, когда начали выводить из камеры. Но где рвется, что?

В сотне метров от него пылал вагон с развороченными взрывом стенками. Мимо лежавшего пограничника, тревожно подавая сигнал, пропыхтел маневровый паровоз, тащивший обгорелые остовы вагонов за пределы станции. Слобода учуял сырую духоту выпущенного пара, запах разогретого металла и смазки — до рельсов путей, по которым стучали колеса, не более двух шагов.

Страшное возбуждение вдруг овладело им — попытаться бежать? Разве представится еще подобный случай? Стоит только приподняться, сделать бросок, уцепиться за остов вагона и перевалиться внутрь, распластавшись на прогоревших досках пола, чтобы не заметила охрана, а там паровоз вытянет тебя к желанной свободе, к лесу.

Ну, рискнуть? А если немцы останавливают эти вагоны и проверяют на выходе к перегону? И зачем они вытаскивают их отсюда — свалить под откос, расчистить любыми средствами путь для эшелонов с техникой и живой силой? Похоже…

Что же ты медлишь, Семен, боишься получить пулю в спину, когда уцепишься израненными руками за шершавый обгорелый металл?

Приподнявшись, пограничник кинулся к составу, ухватился в неверном свете пожара за стальную перекладину стенки обгорелого вагона. Пальцы намертво вцепились в еще горячий металл, не ощущая, как рвет кожу, выворачивает суставы. Ноги словно сами по себе делали нужные шаги, убыстряя и убыстряя бег, помогая слабеющим рукам, — скорее, скорее, еще немного!

Подтянувшись, он навалился животом на ребро остова сгоревшей теплушки и, судорожно болтанув ногами, перевалился внутрь. На счастье, доски пола сгорели не полностью, и Семен, жадно хватая ртом пахнущий гарью воздух, упал на них.

С трудом разжав руку, он приподнял голову и выглянул: горевший на путях вагон с боеприпасами удалялся, там перестало трещать и взрываться, и немцы, завалившиеся в кювет, начали подниматься. Неужели ему не удастся побег и все его усилия напрасны? Неужели они сейчас заметят, что смертника нет и поднимут тревогу?

Как будто услышав его мысли, паровозик пронзительно свистнул и прибавил ходу. Чаще застучали колеса на стыках рельс, промелькнула мимо выходная стрелка и фигура немецкого солдата, бестолково размахивавшего фонарем, тише стал гул пожара, повеяло свежестью воздуха.

Протяжный гудок, и теплушку заболтало на перегоне. Пришлось снова вцепиться в железку остова. Как долго будут ехать, на какое расстояние немцы оттаскивают разбитые вагоны, что ждет в конце пути — подразделение саперов или железнодорожных войск с техникой, опрокидывающей остовы сгоревших вагонов под откос? Они же заметят его, начнут ловить или просто пристрелят — ведь на нем пусть рваное и грязное, но красноармейское обмундирование и старая шинелька. Что же — прыгать?

Поглядев назад, он увидел, как удаляется зарево, и встал, примериваясь для прыжка, — только бы не попались на откосе камни или столбы, только бы не поломать ноги, не получить растяжение — иначе далеко не уйти, а придется плутать, петлять, сбивать со следа возможную погоню.

По сторонам полотна потянулись заросли, темной стеной стоявшие на фоне потихоньку начинавшего светлеть неба. Лес — его спасение, его друг и благодетель, — он спрячет и поможет скрыться. А впереди уже мутно засветились другие огни, и Семен, больше не раздумывая, прыгнул.

Земля больно ударила, бросила вниз, в сырость и грязь, заставила пропахать грудью, животом и руками по сухой острой траве, вылезшей из-под стаявшего снега, и ткнула лицом в маленький, еще не успевший стать веселым ручейком сугробчик. Не поднимая головы, он лежал и слушал, как уходит от него в темноту спасительный поезд, лязгая горелым железом, а потом начал прислушиваться к себе — все ли в порядке, сможет ли он идти?

Опершись ладонями, Слобода поднялся на ноги, постоял, чутко ловя ухом раздававшиеся в ночи звуки: гремело на станции, но глухо, отдаленно, гремело впереди, но не страшно, не похоже на звуки тревоги и близкой погони. Наверное, если даже его успели хватиться, то сначала кинутся искать на станции и только потом за ее пределами. Но медлить все равно никак нельзя, судьба оказалась благосклонной к нему, однако отпустила не так много времени — смертника могут начать искать очень скоро.