Обвиняется в измене

Конрад промолчал, и Бергер подумал, что некоторые вещи, из числа обнаруженных в замке, вполне могли осесть в родовом имении Бютцовых. Стоит проверить эту информацию — потихонечку, ненавязчиво, но и не затягивая: в случае удачи появится еще один крючок, на который можно подцепить своего родственника и ученика, если тот начнет вдруг артачиться, — казна рейха, рейхсмаршал Геринг и прочие бонзы, прозванные «золотыми фазанами», сами любят собирать роскошные коллекции и за присвоение найденного не помилуют. Вот и пугало для строптивца!

— Мы доверили слишком важную информацию воле случая, — поставив чашку на край стола, тихо сказал Конрад. — Возможно, вы немного поторопились, изменив план операции в ту жуткую ночь?

Бергер, не отвечая, продолжал глядеть за окно на поникшие деревья. Уставясь в его равнодушную спину, Бютцов продолжил:

— Где бежавший смертник? Он мог утонуть в болотах, мог добраться до какой-нибудь неизвестной нам лесной банды и остаться с ними, мог поймать шальную пулю и унести в небытие тайну.

Обер-фюрер отошел от высокого окна и, взяв кочергу, поворошил ею угли в камине. Конрад волнуется, часто заводит подобные разговоры — душа не на месте, мозг лихорадочно ищет выхода из создавшейся ситуации и жаждет успокоения. Нельзя давать перегореть волнениям, надо поддержать его, одновременно показав свое превосходство.

— Даже неудачи стоит научиться превращать в победы, — назидательно произнес Бергер. — Но я не буду вас мучить. Ночью звонил группенфюрер Этнер.

Увидев, как Бютцов подался вперед, ожидая продолжения, обер-фюрер внутренне усмехнулся: не терпится, знает, что после окончания операции начнется работа по его переводу на Запад. Он уже сроднился с этой мыслью, предвкушает все возможные блага.

— Есть проверенные сведения о переходе Грачевым линии фронта, — опуская горячую кочергу в кольцо подставки около камина, сообщил Бергер. — Наша разведка располагает данными о прибытии в штаб Рокоссовского — командующего фронтам русских — новых офицеров НКВД. Они знают, они начали действовать, и тайна больше не принадлежит нам. И все же мне жаль русского генерала. Как его там, Константин Ксавериевич? Талантливый человек, весьма талантливый. Сталин сомнет его, как ненужную бумажку, и зажжет, чтобы в очередной раз раскурить свою знаменитую трубку, а потом бросит за ненадобностью. Пройдет много лет, пока там во всем разберутся… Кстати, генерал Рокоссовский действительно поляк?

— Да, — Бютцов задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, переваривая услышанное. Есть о чем подумать, черт побери! Учитель опять, похоже, ловко вывернулся, словно ему помогает сам дьявол, которому он запродал душу. — Как только Сталин ему доверял армии, — садясь напротив Конрада, усмехнулся Бергер. — С его-то подозрительностью ко всему польскому?

— Генерал выдвинулся во времена интернационализма, — пояснил Бютцов. — Дзержинский тоже был поляк, из имения Дзержинова, расположенного примерно в полутора сотнях километров от Минска. Бывший глава русской контрразведки Артузов — сын швейцарского сыродела. А наш генерал — сын польского железнодорожника. Его заставили сменить отчество и назваться Константином Константиновичем, якобы для того, чтобы проще стало обращаться подчиненным. А талант? Наверное… И все же, перед войной его арестовали. Тем сильнее будет теперь недоверие к нему Сталина и его ближайшего окружения. Но почему вам жаль русского генерала?

Бергер налил себе кофе, поднес чашку к губам и сделал маленький глоток, смакуя ароматный напиток. Добавил сахара, снова попробовал и, удовлетворенно кивнув, ответил:

— Я приближаюсь к старости, дорогой Конрад. В этом возрасте остается только два самых сильных врага: крепкое вино и молодые женщины. Вот так! Выдвигаясь в момент национальной терпимости у Сталина, наш подопечный генерал вряд ли думал о том, что дозволенное и даже поощряемое сегодня завтра может стать преступлением. Где сейчас Артузов, где руководитель венгерской революции Бела Кун, где Уборевич, Тухачевский, Якир, Путна? Где другие? Они тоже были талантливы, и мне просто по-человечески их жаль, как поверженного противника. Все они расстреляны. Видимо, подобная судьба ждет и нашего генерала, и, вполне возможно, не только его одного. Сами русские для меня давно стали просто противником, я не испытываю к ним ненависти, я ненавижу их идеи! И если эти идеи исповедует кто угодно, будь он даже малайцем или папуасом, он тоже неминуемо станет моим противником, которого надо безжалостно уничтожить. Речь идет о судьбах цивилизации, а на земле нет места коммунизму и национал-социализму вместе. Должно остаться что-то одно и безраздельно править миром. Если мы проиграем сейчас, то надо начать снова.