Обворожительно жестокий

Я чувствую его удивление, хотя внешне он никак не реагирует. Он не сдвигается ни на дюйм. Но я настроена на него: на его настроение, на небольшие скачки в его голосе и изменения в выражении лица. Если вы достаточно наблюдательны, то с легкостью уловите любые безмолвные знаки.

Он отвечает после долгого молчания таким печальным голосом, что может разбить мне сердце.

— Благодаря тебе я чувствую себя человеком.

Эмоции переполняют меня, сдавливая грудь и образуя комок в горле. Это может быть глупо, это может быть даже безумно, но сочувствие, которое я испытываю к этому опасному, загадочному мужчине, настолько сильно, что у меня перехватывает дыхание.

Он страдал больше, чем большинство людей могли бы вынести и продолжать жить. В этом я уверена.

— Я рада, — шепчу, повинуясь какому-то безмолвному порыву.

Он смотрит на меня темными, пустыми глазами.

Дерьмо. Это абсолютно неправильно. Только не говори этого. Только не говори этого.

— Так как насчет итальянского ужина?

Он пристально смотрит на меня с минуту, а затем бормочет:

— У тебя было итальянское блюдо на обед.

— Мне никогда не надоедают любимые вещи.

— Как и мне.

У меня такое чувство, что он говорит не о еде, но у меня нет времени думать об этом, потому что он встает, подходит ко мне и нежно целует, прежде чем выйти из комнаты.

∙ ГЛАВА 21 ∙ Тру

После того как я переодеваюсь в платье и туфли-лодочки, которыми бросалась в Лиама, мы выбираемся на ужин.

Это очаровательное итальянское местечко, оформленное в стиле старинной тосканской двухэтажной виллы с внутренним двориком. Здание построено из терракотового кирпича, задрапированного вьющимся плющом. Тысячи белых огоньков мерцают в оливковых деревьях на патио, во дворе и по краю крыши.

Волшебно, романтично и совершенно неожиданно.

И пусто. Кроме официанта, который нас усадил, здесь не видно ни души.

Лиам замечает мое замешательство, когда я оглядываюсь по сторонам.

— Ресторан принадлежит мне. — Он расправляет белую льняную салфетку и опускает ее себе на колени.

— Ох. Закрыт для посетителей?

На его лице появляется намек на улыбку.

— Только на сегодняшний вечер.

Я так понимаю, что он закрыл заведение, чтобы мы могли поужинать наедине. Даже не знаю, романтично это или подавляюще. Затем вспоминаю стеклянные контейнеры с едой в его холодильнике, и еще одна мысль приходит мне в голову: может быть, он провернул это ради безопасности.

Может быть, мафиозный папа не может есть на людях, потому что это слишком опасно для него.

Или для меня.

Или он думает, что я буду просить помощи у толпы.

Пока я играю блестящей салатной ложкой, обдумывая все это, Лиам говорит:

— Учитывая твою застенчивость и приступы неловкости в присутствии незнакомых людей, я решил, что тебе будет комфортнее, если мы останемся одни.

Мои пальцы замирают. Я смотрю на Лиама, который пытается подавить улыбку.

— Значит, ты помнишь тот разговор.

— Я все помню.

Только удачно забыл ту часть, где я сказала, что не перееду к нему.

Я кладу салфетку на колени и делаю глоток воды из стакана, чтобы выиграть время, вспоминая о поцелуе, что был подарен мне перед приходом сюда. Такой мягкий и мимолетный, совсем не похож на его обычные хищные укусы. Казалось, он намеренно сдерживал себя. Как будто не хотел меня спугнуть.

Как же меня бесит, что в один момент он может быть невероятно внимательным джентльменом, а в следующий миг, если ему это выгодно, он может взять и выбросить все свои манеры за дверь.

— Что такое? — спрашивает он.

А еще меня бесит, что он может читать мои долбанные мысли.

— Размышляла, насколько ты сложный человек.

— Не хочется тебя разочаровывать, но я наименее сложный человек из всех, кого ты когда-либо встречала. — Стоит мне скривить губы, он мягко добавляет: — Ты просто недостаточно хорошо меня знаешь.

Что-то в его тоне заставляет мою кровь забурлить.

— Будет ли у меня шанс узнать тебя получше? Узнаю ли я когда-нибудь все твои секреты?

Он смотрит на меня ничего не выражающим взглядом.

— Если узнаешь, значит, все катится в тартарары.

— Мне бы хотелось все о тебе знать, — выпаливаю я. Чем удивляю нас обоих.

На его челюсти напрягаются желваки. Кадык подпрыгивает, когда он сглатывает. Я вижу, как он ведет спор с самим собой, стоит ли продолжать этот разговор, и его любопытство берет верх.

— И почему же?

У меня не хватает смелости ответить ему, глядя в его настороженные глаза, поэтому я смотрю вниз на скатерть. Прикусываю внутреннюю сторону губы, затем делаю глубокий вдох и признаюсь:

— Потому что ты меня очаровываешь. Ты не похож ни на кого из тех, кого я когда-либо встречала. Ты весь такой острый по краям, и края эти царапают, а еще ты, очевидно, привык к насилию, но ты... чувствительный. Под всей этой пугающей бравадой ты очень мягкий. И, как мне кажется, очень печальный. Потрясающее сочетание.

Тишина просто обжигает. Я не осмеливаюсь взглянуть на него.

— Я думал, ты на меня сердишься.

От волнения я резко выдыхаю.