Обычная история

— Сейчас?

— Ага! Хочу проверить, не разучилась ли! — смеюсь и сама понимаю, что сильно борщу с неискренностью. Но ведь не я виновата в том, что он не хочет обсуждать более важные темы. Например, нашу дочь. Залетела я почти сразу же. Потому что в постели со мной благоразумие Реутову все же отказывало. И понимание этого делало меня необъяснимо счастливой, несмотря на последствия. Как вы понимаете, беременеть в девятнадцать я не планировала.

— Слушай, Кэт, я не уверен, можно ли… В твоих бумажках о помиловании никакой конкретики. Запрет на управление у тебя на пять лет. Они еще не вышли. Давай не будем испытывать судьбу.

— Ты прав, — сникаю я, но все равно стараюсь держать лицо. Еще чуть-чуть, и рожа от широты улыбки треснет.

Ладно. Может, я как-то не так пахну. Даже скорее всего. Да и выгляжу, что скрывать, тоже не лучшим образом. Но блин, он же не дурак, понимает, что я не на Балийском ретрите чиллила. И именно потому сейчас мне далеко до той холеной телки, которую он знал. У меня даже гребаная седина проступила! И еще так чудно — длинной прядью как раз у лица. Но обидно. Я ему это точно припомню, когда чуток пообвыкнусь. А пока, затолкав обиду подальше, лучше просто не подавать вида, как больно.

— Как Сашка? Неразговорчивой совсем стала. Что там? Очередной кризис скольки-то там лет? Боюсь с ней встречи страшно… — признаюсь вдруг. — Смотри, как руки дрожат!

Выставляю перед собой ладонь. И тут же прячу, потому что да… Руки мои тоже неухоженные. Такая мелочь, казалось бы, но боже, не хочу, чтобы он видел меня такой!

— Сейчас обниму ее, и все тут же наладится, — убеждаю себя. Реутов же молчит. И тем хуже оттого, что это «сейчас» случится еще нескоро. Ехать нам как минимум часов пять. Но это и не предел. Бытует такая садистская практика — этапировать осужденных подальше от дома. Чтобы ни родные лишний раз не приехали, ни адвокат, если ты благополучен настолько, что он у тебя имеется в принципе. Добродетель милосердия почему-то не распространяется на осужденных. Приговор делает тебя парией. Вот вроде бы понятная истина — лишение свободы и есть наказание за преступление, так? Но не-е-ет. Раз уж суд решил, что ты оступился, то страдать тебе придется по полной. Если есть шанс сделать твое пребывание в местах не столь отдаленных хуже — редко кто этот шанс упустит. А если пожалуешься на условия содержания, максимум, что тебя ждет — небрежная отповедь: «А не надо было туда попадать!».

От сумы и от тюрьмы не зарекайтесь, говорите? Ха… Ничему жизнь людей не учит.

Из мыслей меня выдергивает мягкий толчок, с которым машина Реутова тормозит, съехав на обочину.

То, что ощущалось легким еканьем внутри, перерастает в неприятное сосущее чувство чуть пониже солнечного сплетения.

— Кэт, я должен тебе кое-что сказать.

— Ну, так скажи, Реутов. Да поедем. Я скучала. Не хочу терять ни минуты больше. Она уже, наверное, совсем большая…

— Послушай, все так быстро завертелось, что я не успел ее даже предупредить, — хмурится муж.

— Ты обалдел, Реутов?! И что теперь? Я вот так, как снег на голову, домой нагряну? Чем ты только думал? — округляю глаза.

— Не надо как снег на голову. Я как раз это и хотел с тобой обсудить.

Ничего не понимаю. Или, напротив, понимаю так много, что просто не могу это принять. Не так сразу, ладно? Сразу я вряд ли вынесу…

На остатках запала храбрюсь:

— И что ты предлагаешь? В гостиницу я не поеду, так и знай. Мне вообще надо в контору явиться, меня же не просто так отпустили. Прохлаждаться никто не даст… Черт, где-то были же документы, — не глядя на мужа, открываю рюкзак с нехитрыми пожитками. Свое барахло из тюрьмы я забирать не стала. Хорошие вещи раздала девочкам, всякий хлам — выбросила. Мне на воле на кой напоминание о той жизни?

— Постой, — Реутов отпускает руль и берет меня за руку. — Кэт, кое-что изменилось. Ч-черт. Прости, ты… Должна знать, что я кое-кого встретил. Все серьезно, мы живем вместе. Сашке Ника нравится… Она ей как мать.

Он все говорит, и говорит. Я головой качаю и, не в силах поверить тому, что слышу, продолжаю улыбаться, как законченная идиотка. Слушаю его, слышу. И не мо-гу поверить своим ушам. Разве такое могло со мной случиться? Разве Реутов мог так с нами поступить? Мой… мой Реутов.

— Постой, Вить… Постой, пожалуйста. Я сейчас не поняла. Ты что… Ты меня бросаешь?

Глава 2

Кэт

Мне кажется, я теперь знаю, что чувствовал Иисус, умирая на кресте. Разница лишь в том, что он взошел на Голгофу за человечество и воскрес. А я — за одного конкретного человека, и вряд ли повторю его подвиг. Моргаю, глядя в чайные глаза мужа, которые он, к его чести, все-таки не отводит.

Каждое слово Реутова — колышек в моей плоти. Сколько их… Я истекаю кровью. Хочется ему сказать: «Да заткнись ты уже! Хватит! Прояви хоть капельку милосердия, твою мать!». Но я не могу пошевелить губами. Наверное, это онемение — результат болевого шока. Но тогда почему я не онемела вся?! Видит бог, эту боль просто невозможно вынести.