Обычная история

Валеев ободряюще улыбается, но почему-то отводит глаза. Заходит за спину и с силой толкает стул вперед. Визжу, потому что он катит меня быстро-быстро. Колесики гремят по ламинату. На шум из-за двери выбегают котята. Одному из них мы едва не переезжаем хвост. Барсика спасает молниеносная реакция Таира. Хохочем, как полоумные.

Остановив меня посреди гостиной, Валеев заглядывает под елку.

— Что-нибудь ищешь?

— Свой подарочек. Дед Мороз не оставлял? — хлопает глазами.

— А ты был хорошим мальчиком?

— Даже не сомневайся.

Маню его пальцем. Потому что его подарок вообще-то надет на мне. Свободной рукой развожу по сторонам полы шелкового халатика. Таир сглатывает, как приклеенный идет ко мне, стягивая за шиворот тонкий свитер. Мой комплект красный, как тулуп Деда Мороза. Но не в пример ему прозрачный.

Таир садится возле моего кресла на колени, ведет рукой от коленки к бедру… И я… немею. Потому что у него над ключицей расцветает огромный засос. Таир отшатывается, когда понимает, что я его заметила.

— Кать…

Вскакиваю, запахивая халат.

— Кать…

— Знаешь, я тоже как-то не подумала…

Что после поездки домой мои подарки, мягко говоря, потеряли свою актуальность.

Господи, что ж так тошно?

Глава 30

Кэт

И без того не слишком твердая почва под ногами уходит. Вдруг отчетливо осознавая, что я тупо не вывожу, выставляю Таира под каким-то совершенно идиотским предлогом. Но он, конечно, все понимает. И оттого мне еще больнее. Что понимает, да. Но, сука, даже не считает нужным оправдываться.

Действительно. Зачем?

Зачем, Кэт, м-м-м? Потому что ты себе какую-то хрень надумала?!

Сидеть дома, где за тонкой, будто картонной стенкой он, и столько между нами невысказанного, безнадежного, нет никакой возможности. Вызываю такси. Уже в машине пишу матери, о которой не вспоминала с той самой первой встречи.

На сеансах с психотерапевтом мы, конечно же, говорили о наших взаимоотношениях. Юрий Иванович спрашивал, осталась ли у меня обида на мать за то, что она, лишая меня детства, с таким маниакальным упорством взращивала во мне гения. Я с уверенностью заявила, что да. Тогда он поинтересовался, почему же мы в таком случае не общаемся. Я ответила, что не испытываю в том потребности. И это правда. Просто когда бежишь — бежишь не к кому-то, а от кого-то. Так вот факт, что я бегу к матери, ровным счетом ничего не значит. Просто мне некуда больше податься.

Таксист попадается резвый. Гляжу на долгий дымчатый шлейф, поднимающийся за нами. Такой же серый, как мое настроение, как сумрак, окутавший безмолвный лес, как нависающее над нами небо…

Дверь мама открывает с каменным лицом. Обмениваемся приветствиями. Захожу в квартиру, где прошло мое детство. Снимаю куртку, разуваюсь. Молча прохожу в комнату и с удивлением упираюсь взглядом в накрытый стол.

— Рождество, — пожимает плечами мама.

— Ты ждала кого-то?

— Нет. Да ты присаживайся. Не пропадать же добру.

Двенадцать блюд. Я специально пересчитала. Все в соответствии с православным каноном. Странно. Ведь мать, насколько я знаю, не воцерковлена.

— Ты вдруг уверовала? — хмыкаю.

— Ну, так… Старость, Кать. Пора о душе подумать. Сама-то ты как?

— Да ничего. Работаю. Воспитываю дочь. В этом году Саша пошла в первый класс.

Мать, конечно, пару раз видела Сашку, когда я только-только родила. Но никогда не оставалась с ней наедине. Я не позволяла. А после того как села, и вовсе взяла с Реутова обещание, что он ее и близко к дочери не подпустит. Боялась, как бы мать не отравила ей жизнь, пока меня нет.

— Я так и думала. И как у нее с учебой?

— Все идет, как идет. Мы не форсируем и не лезем.

Мама кивает. Отворачивается к окну, задумчиво собирая пальцем крошки со скатерти.

— Надо полагать, это камень в мой огород?

— Нет. Это просто факт.

Мой голос звучит ровно. В нем даже привычного вызова нет, просто усталость. Но на мать мое замечание действует как удар хлыста. Она вздрагивает, прежде чем сжаться, будто в ожидании следующего удара. Мне от этого не по себе становится. Все-таки я привыкла к ней другой. Не могу отделаться от дурацкой мысли, что тело матери похитили инопланетяне, и сейчас проводят надо мной какой-то странный психологический эксперимент.

— Катя, я же всегда тебе только добра хотела, — шепчет инопланетянин, отводя мутные от слез глаза. Моя мама плакать не умеет.

— Давай не будем, ма. Не хочу вспоминать. Не вышло у тебя ни черта…

Зная, какой мама может быть настойчивой, я не очень верю в то, что она внемлет моей просьбе. Но к удивлению, мать кивает.

— Как знаешь. Но если что, сейчас бы я поступила по-другому. Я очень тебя люблю, Катя.

В глотке сохнет. Под веками жжет.

— Если бы ты сказала это тогда, я бы была действительно самой счастливой.

Мама тоже часто-часто моргает.

— А теперь, видимо, поздно?

— Да нет. Пока мы живы, ничего не поздно, и все можно поправить. Я пойду, мам, все было очень вкусно.

— Прости меня, — звенит в тишине. Застыв в нелепой позе с кроссовкой в руках, вымученно киваю. Ну и денек. Сбежав от одной напасти, угодила в другую. Эмоции бурлят, выплескивая из котла души жирный наваристый бульон. Внутренности ошпаривает.