Обычные люди

– Мне надо уйти, – сказала она, пятясь к парадной двери. – Мне надо уйти отсюда. Что-то… случилось со мной, я что-то потеряла… – Она подняла руки, посмотрела на них, словно изучая какой-то неведомый объект. – Мне надо уйти! – повторила она, и пульсация все больше расходилась вовне, становясь все более яростной, пульсация была под ней, над ней. На стене главной спальни опрокидывались танцоры. На танзанийской площади дергались птицы. На окнах рвались на части бамбуковые жалюзи. В игрушечном домике, снаружи, за пределами большого дома, лопались игрушки. На красной скамейке качался желтый медвежонок. Повсюду вокруг нее падала, дождем сеялась пыль. Мелисса распахнула настежь парадную дверь и выбежала на улицу, по-прежнему закутанная в плед, но босая, и когда она быстро пошла по мокрому тротуару, то почти не чувствовала воды под ногами. Она шла вниз по Парадайз-роу, в поисках своего дома, а потом шла обратно, в поисках самой себя, миновала многоквартирный дом, где у Паулины по-прежнему не горел свет, завернула за угол, откуда уже виднелась подсвеченная красным верхушка башни Хрустального дворца, – и там это биение стало сильнее, обрело могучие, древние черты; в Древнегреческом зале крошились скульптуры, в Мавританском зале трескалась плитка, растворялись фрески Ренессансного зала, выли львы, сидевшие в кружок посреди своей Альгамбры, топотали быки Ассирийского зала, отверзалась гробница из Бени-Хасана, валились колоссы из Абу-Симбела, стеклянно-железные арки расшатывались по своим стеклянно-железным краям, перекатывались головы древнегреческих статуй в траве, стонали динозавры, сделанные по старой науке, голосили мумии в Египетском зале, оглушительное эхо гремело на органной галерее, разлетались вдребезги огромные стекла центрального нефа…

Именно здесь, в центральном нефе, в ту холодную ноябрьскую ночь 1936 года начался последний пожар. Он занялся тихо, как часто начинаются пожары, с небольшого оранжевого огонька. Пламя промелькнуло по нефу в своем стремительном красном платье, охватив спирали и арки, росшие внутри вязы, хрустальные стены. Пламя отправилось в птичьи вольеры, выпуская их обитателей на свободу. Пали кандалы и валлийское золото, пылали индийский шелк и обелиски; пушки, кружево, бельгийский шифон – все кануло в геенну расплавленного стекла и железа. Языки огня были видны с другого берега Ла-Манша, и, когда пламя взметнулось особенно высоко, над ним показалась стая темных птиц, тех самых, они возносились вверх, все выше и выше, прочь, в относительную безопасность небес Камиля Писсарро.

14 Хуже всего

Кладбище в Хизер-Грин раскинулось во всю ширь зеленого холма на самом южном краю Лондона, поблизости от Элтема, Ли и тому подобных мест, где многие из нас никогда не бывали. Ряды скругленных надгробий сереют на фоне скругленного холма, цветы под ними оставлены на произвол капризов и крайностей погоды, сегодня по-предзимнему зябкой; осыпается пурпур и золото поздней октябрьской листвы, на пути к земле его подхватывает восточный ветер, доносящий издалека запах дровяного дымка – примету скорых холодов. Сквозь эти освобожденные янтарные листья идет Дэмиэн, взявший на работе отгул, в кроссовках и черной парке, с легкой порослью аккуратной щетины на подбородке, в поисках могилы, которая, согласно его карте, располагается в северо-западном углу некрополя, в третьем ряду, если считать сверху. Кажется, что похороны были целую жизнь назад, хотя прошел всего год. Дэмиэн не может вспомнить, в каком направлении двигался катафалк и где именно остановился, он помнит лишь, как гроб опустили в яму, как лопатами бросали на него землю, как много потребовалось земли, как глубоко погрузился гроб. Шагая, Дэмиэн вспоминает все это более отчетливо, он словно бы присутствует на церемонии впервые, на этот раз в полной мере. В руках у него цветы. И одна из деревянных фигурок, которые лежали в коробках в гараже: сутулый старик с прядками белых волос. Дэмиэн намеревается оставить ее здесь, с отцом, чтобы она менялась и распадалась, повинуясь превратностям климата.

Когда он добирается до места, до третьего ряда в северо-западном углу, он видит у изножья могилы женщину: она наклоняется, раскладывает цветы. Цветы – чудесные, в высшей степени яркие: оранжевые розы и ярко-желтая гипсофила, целая охапка. На женщине лиловое пальто и желтый шарф. Приближаясь, Дэмиэн начинает узнавать ее по движениям рук, по тому, как она переламывается в поясе, не сгибая ни спину, ни колени. Краски, которые она выбрала для своего цветочного приношения, – те же, что когда-то располагались на обеденном столе и в горшках на балконе. И ее пальто, главное – пальто: точно такого же лилового оттенка, как ее давний кардиган. Золото осенних листьев у ее ног – отсвет тех золотых пуговиц.

Она поворачивается и смотрит на него. Такое же лицо, по-прежнему сияющее, только стало старше.

– Джойс? – произносит он.

Она улыбается, распахивает руки и обнимает его так крепко, как давно не обнимали взрослые люди.