Обычные люди

Бабушка осталась довольна. Первое впечатление в аэропорту оказалось не ошибочным — она в самом деле постарела. Острый ум остался с ней, но двигалась она теперь медленнее, смотрела не так проницательно, во всем ее облике что-то затормозилось, замедлилось, словно огромный паровой механизм работал, грохоча и лязгая, но вот топливо стало прогорать и бульканье и лязг стали тише, дым не валил с прежней задорной густотой. Я соглашалась со всем, что она говорила, и показывала фотографии с выставки и из дома. Убеждала, что со мной все в порядке и теперь никто не будет за нами гоняться, потому что виновников скоро поймают, не пройдет и недели, ведь есть их портреты, я сама рисовала, за ними охотится и Интерпол, и ФБР, и полиция в нескольких странах.

— Ну ладно тогда, успокоила, — сказала она. — Ой, уже двенадцать. Надо ложиться.

Я спала в комнатке, где ночевала, когда была маленькой.

Утром проснулась в семь. Бабушки уже не было. На столе меня ждала записка: «Ни дня без меня не могут обойтись, безрукие! Вызвали на останов линии. Не знаю, когда освобожусь. Б.»

Я сходила в душ и оделась. Доехала на метро до площади Восстания. Было холодно, ветрено, серо — все как обычно. Мало жителей, и туристов, и машин. Я медленно пошла в сторону Виленского переулка, где прожила первые четырнадцать лет жизни, разглядывала фасады, пытаясь понять, осталось ли все таким, как я запомнила. Что-то в точности совпадало, что-то оказывалось совсем другим. Я старалась перезаписать все в памяти по-новому, как видела, потому что не знала, когда в следующий раз окажусь в городе.

Я остановилась на перекрестке Восстания и Виленского и долго смотрела на перспективу: дома выстроились в идеальную линию, она заканчивалась тупиком вдалеке. Ветер гонял мусор вдоль переулка. На афише театра на углу значились прежние названия пьес. Переулок больше не казался грязноватым и неухоженным. Я направилась к нашему старому дому в замедленном времени, словно плыла в очень плотной атмосфере, замедляющей движения.

Навстречу мне шла старушка — та самая старушка, которую мы с близнецами встречали каждый день в восемь сорок утра, по пути в школу. Несколько раз я видела ее на улице в это же время в выходные. Казалось, это было целую жизнь назад. Я изумилась, снова встретив ее, и, когда мы поравнялись, автоматически сказала:

— Здравствуйте.

Старушка подняла голову, и я с ужасом поняла, что она слепа. Она не видела меня, смотрела пустыми глазами, но все же, услышав мой голос, остановилась и ответила:

— Здравствуй. Вернулась, деточка?

— Д-да, — с запинкой ответила я.

Старушка прошла мимо. Я смотрела, как она открывает ключом дверь и входит. Через секунды в цокольном окошке зажегся свет, и я с удивлением увидела ту же бабушку — она раздевалась в прихожей. Не знала, что на цокольных этажах бывают квартиры. Удивительно, как не заметила ее в детстве.

Я остановилась у нашего бывшего дома, смотрела в окна. Фасад дома близнецов отреставрировали, больше по нему не тянулась трещина, похожая на реку с притоками. Свежие белые и голубые краски, целые маскароны^[25]. Я хотела подойти к их арке и набрать знакомый код, потом позвонить в домофон, подняться в квартиру близнецов, поздороваться с их родителями и бабушкой, зайти в их комнату с потертым ковролином, потрогать по привычке фигуры из железных деталей, проверить, остались ли наклейки на настольной лампе. Посмотреть, как изменился Ваня, услышать, как поменялся его голос, и узнать, хотелось ли ему за все это время написать мне глупый вопрос «как дела?» или «что делаешь?». Одновременно понять, почему он не писал и почему не писала я сама.

Мимо проехали несколько машин. Прошли по узкому тротуару, заставив меня прижаться к дому, коммунальные работники. Они почему-то оборвали поток желания увидеть Ваню, и я заметалась по тротуару туда-сюда в надежде, что он выглянет в окно и увидит меня, и застеснялась этой глупой мысли. Вместо того чтобы пересилить себя и пойти к нему, я набрала номер Насти.

— Я в Павловске. Это детский дом, любого спросишь — покажут, — сказала Настя. Она назвала улицу и номер дома.

Я пошла пешком. Дошла до Витебского вокзала, поворачивая в каждый знакомый закуток и рассматривая его. Я не фотографировала ничего — хотела, чтобы магия памяти достроила эти картинки, пусть не точно, зато с любовью.

Путь до детдома занял полтора часа. Я сказала вахтерше, что приехала к Насте, она оставила меня в холле и отправилась искать Настеньку — так она ее называла.

Настя вылетела на меня из боковой двери и, как раньше, принялась тискать и визжать. Вахтерша довольно смотрела на нас.

— Пойдем, — потянула меня Настя.

Я тормозила, неуверенно оглядываясь на вахтершу.

— А можно?

— Тамара Васильевна, можно? — спросила Настя.

— Только заведующей не попадитесь, — кивнула та.

Мы поднялись по лестнице.

— У меня тут своя кладовка, как у Золушки, — рассказывала Настя. — Зато теперь не приходится ездить.