Обыкновенная биография

Тогда я читал уже Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и твёрдо решил, что театр, а не кино должен стать моим родным домом, моей семьёй.

Когда меня вскоре пригласили сниматься к И. Савченко в кинофильм «Дума про казака Голоту», я отнёсся к этому предложению без особого энтузиазма и сказал, что мне надо подумать и ознакомиться со сценарием. Надо полагать, что на другой же день был найден новый исполнитель этой роли. Отец сказал мне, что я здорово сглупил. Но я не унывал, так как строил серьёзные планы и решил поступить в театральную студию.

Мне хотелось на режиссёрский факультет, окончить театральную студию, — они тогда в изобилии насаждались.

СТУДИЯ! ДНЕВНИК!!

Кто ищет, тот всегда найдёт.

Я упорно искал и нашёл. В Хлебном переулке в помещении старой небольшой школы была театральная студия, которую организовали студенты режиссёрского факультета ГИТИСа. Занятия проводились вечерами и по выходным дням.

Это был молодой, дружный творческий коллектив; это были энтузиасты, не жалевшие для студии ни сил, ни времени, ни последних копеек; это были юноши и девушки, беззаветно влюблённые в театр и решившие посвятить себя этому замечательному и трудному делу; это был ещё один бурный побег неизмеримого по своей силе посева Константина Сергеевича Станиславского. Его имя в студии было святыней, его заветы, указания выполнялись неуклонно, этика и высокая мораль само собой разумелись.

В студии я отчётливо понял, что театральное искусство это не только талант и любовь к делу, но большой, постоянный и тяжёлый труд.

Дома я часами просиживал над упражнениями по эффективным действиям, и когда квартира пустела, увлечённо репетировал одиночные этюды.

Работа постоянная и серьёзная дала свои результаты. Мой этюд «В пулемётном гнезде», сделанный под влиянием кинофильма «Чапаев», был отмечен на показе как лучший, и я был приглашён для участия в работе старшего курса студии.

Студийцы получили задания по воплощению на площадке образов зверей. На площадке стали появляться обезьяна, медвежонок, пингвин, прекрасная дрессированная собачонка, а мой верблюд не получался. Я ежедневно стал бывать в зоопарке, наблюдал за верблюдом, кормил его, следил за его повадками и даже не удержался от соблазна и прокатился на нём. Работа подвигалась, и я решил разозлить своего земляка и посмотреть, каков он в нервном состоянии. Разозлить мне его удалось, но в отместку мой старый друг смачно плюнул в меня, и я долго мылся в холодной воде зоопарковского бассейна.

Этюд с верблюдом удался на славу, но я никому не рассказывал, какой ценой я добился положительных результатов.

В студии мне удалось проучиться только один год. Сохранилась запись, датированная августом 1939 года:

«Тяжесть — как снег на голову. Нам объявили, что студия распускается. В помещении нам отказано, средств не отпускают, официальное разрешение на существование студии не получено.

Все остались на местах как каменные изваяния и сидели так долго. Не стану описывать все споры, пламенные речи и слёзы. Что-то неприятное и солёное подкатывало к горлу, а я ведь с 14 лет не плакал ни разу.

Я два дня ходил и бесился, но потом начал хлопотать о возобновлении студии. Я ходил в Наркомпрос, был у депутата райсовета, писал на имя депутата Верховного Совета, ходил в дом народного творчества. Было очень тяжело. Везде меня ждали сочувствие, вздохи и пустые обещания… Зол я был на весь белый свет, и все мне казались плохими и чёрствыми».

Учиться я стал плохо и еле дотянул до конца учебного года. Забросил я не только учёбу, но и книги.

Светка мне писала: «Тедик, дорогой, ну что с тобой случилось?! Ты как-то странно стал писать: не ставишь запятой даже перед так как, нет „ь“ в глаголах неопределённой формы. Ты почитай, пожалуйста, Бархударова и Шапиро.

С большущим приветом. Светлана».

Особенной грамотностью я, к сожалению, никогда не отличался, а тут ещё такие огорчения.

В марте 1937 г. я сделал в дневнике короткую запись: «27-го был в ТЮЗе и смотрел „Женитьбу“ Гоголя, кривляются все безбожно, в общем и целом чепуха порядочная».

Так откликнулся мой «просвещённый ум» на творение гениального писателя — драматурга.

В театральный сезон 1937–38 года я начал регулярно посещать театры. Я посещал все театры Москвы, но предпочтение отдавал МХАТу, театру Вахтангова и Камерному театру.

В Камерный театр я ходил часто, так как жил рядом и знал, как туда пробраться без билета; театр Вахтангова я беззаветно полюбил и мечтал в будущем работать в нём, а во МХАТ я ходил, как в храм. Ходил всегда один и не поднимался с кресла даже в антрактах, а уходил оттуда всегда последним. МХАТ казался чем-то недосягаемым: вершиной вершин.

В Камерном я знал всё и всех, начиная с Алисы Коонен и Михаила Жарова и кончая пожарной лестницей с чёрного хода. Особенно запомнились мне постановки «Негр», «Мошинель» и, конечно, «Оптимистическая трагедия» Охлопкова, которую я смотрел бесчисленно. В этом театре меня всегда поражали условности. Но я думал, что это что-нибудь очень уж сложное, и я, вероятно, пойму это, когда закончу школу и стану взрослым.