Обыкновенная прогулка

Домиков было двадцать или двадцать пять, стандартных, с одинаковыми столами и стульями, и кроватями, и тумбочками, и занавесками, и стенными шкафами. В домиках были книги и вазы с давно засохшими цветами, были пыльные пустые бутылки и пакетики жевательной резинки, игральные карты и шахматы, армейские автоматы и сигареты, женское белье и гитары, флаконы с духами и старые-престарые газеты... А за окнами лежала на клумбах и грядках чужая бурая листва.

...Через два часа они нашли то, что искали. В домике,

приютившемся на пригорке у края поселка. Потом они, не

сговариваясь, сели на покосившуюся скамейку неподалеку от той

последней двери. Кто-то вырезал ножом едва заметные буквы на

серой доске. "Р. А." Ричард Адамс. Или Роберт Апстайн. Или

Рональд Андерс. Или еще кто-нибудь из тех, превратившихся в невысокие холмики с желтыми обелисками.

В том последнем домике лежали двое. Их некому было похоронить. Последние двое.

- Попробую определить причину, - сказал Врач, кивая в сторону двери, которую он только что осторожно закрыл, и было видно, что ему не хочется возвращаться туда.

- Это можно будет сделать и потом, - отозвался Командир. На то он и был командиром, чтобы уметь понимать других. - Лучше поищем бортжурнал.

Они шли по едва заметной колее от гусениц вездехода в сторону давно покинутого земного корабля и тихо переговаривались, не решаясь вспугнуть тишину мертвого поселка.

- Судя по оборудованию, они стартовали позже нас, - сказал Командир, поддевая носком ботинка застрявший в траве кусок упаковки.

- И жили здесь довольно долго, - добавил Планетолог.

Врач задумчиво произнес:

- Вероятно, местный вирус. По цепочке...

- Возможно, - согласился Планетолог. - Успевали хоронить.

"Кроме тех двоих", - вероятно, подумал каждый.

Звездолет Пизанской башней навис над бурой равниной неподалеку от рощи, глубоко зарывшись кормовыми дюзами в развороченный грунт. Он казался инородным наростом на теле планеты. Пандус нижнего грузового люка был откинут, возле него валялись взлохмаченные листы упаковки. К серому стабилизатору, покрытому глубокими бороздами, прижался еще один вездеход; он выглядел букашкой на фоне корабля и Эдгару невольно представилось, как гигантская башня падает в тусклом свете чужого солнца и давит его своей тысячетонной усталой тушей. Густая бурая трава лохматыми ресницами обвивала фары вездехода.

Люди медленно поднялись по пандусу и ступили в полумрак корабля, почти инстинктивно втягивая голову в плечи. Эдгар внезапно отчетливо ощутил тяжесть своего тела, тяжесть ботинок и карабина. Ему показалось, что дополнительная ноша, которую принял старый корабль, будет достаточной для того, чтобы нарушить неустойчивое равновесие, и что вот-вот под порывом ветра эта громада покачнется и упадет, с гулом зарывшись в грунт чужой планеты, и похоронит их среди вечной темноты.

Они стояли в пустом грузовом трюме, где гулял

ветер, и прислушивались к тихим вздохам и шорохам, долетающим из

недр корабля. Они стояли очень долго, молча считая секунды, и

наконец Эдгар произнес, оглянувшись на люк, за которым

простиралась равнодушная равнина:

- Пошли!

Их восхождение было подобно покорению горной вершины. Они карабкались по тросам в шахтах подъемников, отдыхали в пустых коридорах, вновь цеплялись за тросы и решетки ограждений, лезли вверх, давно бросив карабины, оттянувшие плечи, и опять отдыхали в чьих-то безликих каютах, поднимались все выше и выше, к рубке управления, надеясь найти объяснение, потому что они не могли уйти, не узнав, кто, когда и зачем улетел от зеленых лугов Земли, чтобы оставить после себя одни лишь желтые обелиски.

И они нашли объяснение.

Они обессиленно лежали в траве возле стабилизатора со следами межзвездной пыли, и Эдгар держал бортовой журнал, который сообщал не только дату отправления, состав экипажа и регистрировал все события долгого пути он сообщал нечто большее. Нечто большее и непоправимое.

Корабль не был разведчиком, не был простым трудягой межзвездных дорог. Корабль не был каравеллой Колумба или судном Магеллана. Корабль был ковчегом. Из тех, что известны людям с библейских времен. Только спасался он не от потопа и не от мора, и не от саранчи египетской, и не от тьмы трехдневной, и не от прочих почти смешных в своей безобидности пустяков.

Он уходил от Войны.

Уходил от Войны.

От Войны.

Корабль был построен на средства людей, напуганных этой войной.

Не самой войной - ее в о з м о ж н о с т ь ю.

И час старта настал, и беглецы покинули зеленые земные

луга и пустились в путь, чтобы на чужих бурых равнинах вместе радоваться тому, что они оказались предприимчивее и дальновиднее тех, оставшихся на неспокойной Земле, на пороге войны.

И чужая равнина, такая далекая от всех земных бед, приняла их, и расступилась под ними, и вновь сомкнулась над их телами, покрывшись легкой рябью холмиков с желтыми обелисками.

Они лежали у стабилизатора, и Эдгар боялся высказать то, о чем думал очень давно, может быть, еще с тех пор, когда Земля впервые не отозвалась на их сигналы, и другие тоже боялись...

Чужое солнце тяжело погрузилось в траву, чужое небо наливалось