Обыкновенная прогулка

Да, мы никак не можем найти следов Высшего Разума. Но, с другой стороны, может быть, наша Вселенная не более чем изящная безделушка на письменном столе какого-нибудь зазвездного гиганта, безделушка, сработанная им в часы досуга, субботним вечером. Кто знает?.. Мы бьемся над загадками мироздания, мы пытаемся разгадать природу вспышек Сверхновых, мы стараемся втиснуть в рамки придуманной нами гипотезы черных дыр какой-нибудь объект LМС в Большом Магеллановом Облаке, мы грезим единой теорией поля, а зазвездный гигант показывает наш дом, нашу матушку-Вселенную гостям, осторожно держа ее на ладони и весьма гордясь своей поделкой. Возможно даже…

— Грустишь, земляк? Плюнь, дальше еще хуже будет. Опыты, том первый, мысль сто сорок девятая. И не самая новая.

Похмельная Личность села, не дожидаясь приглашения, бережно поставила перед собой стакан с «Изабеллой», положила рядом закусочную конфету, сняла шапку и пристроила на коленях. В пальто ей, видимо, было удобней, чем без. Судя по отрешенно-блаженному виду ПЛ, три Эдгаровых рубля уже давно были пущены в оборот.

— Чьи опыты?

— Опыты горькой жизни, — отрешенно ответила ПЛ. — Моей жизни. Таков наш удел — искать и не находить, стремиться и не достигать. Это из первого десятка. То, что я понял еще тыщи две с половиной, а то и все три литров назад. Счастье — призрак и мы принимаем за счастье то, с чем давно примирились. Тоже из первых… — ПЛ отрешенно крутила стакан и все более впадала в меланхолию. — Всю жизнь надеешься на будущее, а оно, обманчиво далекое, незаметно превращается в настоящее и — не успеешь и удержать, приостановить, вглядеться — оборачивается далеким уже прошлым, и чем дальше, тем труднее обманывать себя бодренькими мыслями о том, что, мол, все еще впереди…

ПЛ хлебнула «Изабеллу», отведала конфету, страдальчески мотнула головой и пригорюнилась. Говорила она медленно, с запинками, то ли вспоминая, то ли под действием поглощенных напитков, и очень серьезно.

— Так и умирают все прекрасные мечты наивной юности, умирают, чтобы никогда не возродиться, потому что возрождаться могла только птица Феникс, но ведь жила она лишь в сказках… Том второй. И вообще все наши дороги кончаются тупиками. Поэтому когда его спросили, зачем он жил, он ответил, что жил, потому что жили все. Такой, мол, обычай — жить. Там пошептались и спросили, стоило ли жить? Он ответил, что, по его мнению, не стоило… Там переглянулись и вынесли приговор: вернуть его и заставить в наказание прожить еще одну жизнь…

Слегка опьяневший небритый человек лет тридцати в сером пальто грустно и туманно посмотрел на Эдгара, вздохнул и тихо добавил:

— Он вздохнул и пошел жить. Том четвертый, мысль предпоследняя.

— А последняя? — Эдгар подался к серому человеку, с каким-то напряженным, болезненным, мучительным вниманием вглядываясь в его рано увядшее лицо.

— Жить, когда тяжело — жить вдвойне. Думаешь, я всегда таким был? Господи!.. Помню, лет десять назад… Осенью, в темном небе — падающие звезды. Красиво… А теперь и звезды не те, земляк. Скажешь, это звезды падают? Ошибаешься, земляк. Помойные ведра с орбитальных станций выбрасывают. Абсолютно достоверно, сам читал. Так вот и живешь, как в слоеном пироге. Слой — работа, слой — мысли твои, думы твои, фантазии… Слой — воспоминания. Грустно, земляк… Да, а про сюжетец я не забыл. Дохленький такой сюжетец, но уж чем богаты. Ты только послушай, земляк, какой эпиграф: «Мы — забытые следы чьей-то глубины». Александр Блок. А? Да под такой эпиграф просто грех не написать что-нибудь этакое… — Серый Человек ссутулился. — А у меня вот ерунда какая-то получается. Дохленький, очень дохленький сюжетец…

— Может, не надо? — осторожно спросил Эдгар.

— Надо, — расслабленно ответил Серый Человек. — Долги нужно отдавать. Даже если взял в долг целую жизнь… А впрочем, как хочешь, земляк. Может, ты и прав. Но знай — за мной не пропадет. Все равно всегда одно и то же — думаешь, терзаешь мозги свои, воплощаешь… А потом оказывается, что редкостная все это чушь, сумбур и штампы, да еще и выражено до тебя, только гораздо лучше. А ты не в силах передать даже сотой доли того, что хотел. Не можешь, хоть и пытаешься. Бледненько все выходит. Перечитаешь — и плакать хочется — до чего же убого! Такие вот дела, земляк. Мучаешься, мучаешься — и в итоге получаешь то, что получаешь… Обидно!

Эдгар молчал. Серый Человек, задумчиво покачиваясь, смотрел в одну точку на поверхности стола и, судя по всему, все больше погружался в невеселые думы, замыкаясь, захлопываясь и уподобляясь черной дыре, в недрах которой, спрессованные гигантским давлением, перемешались пласты обиды и непонятости, отчуждения и горечи, униженного самолюбия и непомерного эгоизма, устремленности только на интересы собственного «я» и полного непонимания и даже более того — нежелания понимать р е а л ь н о с т и, внешнего мира со всеми сложностями и необходимостями его многочисленных отношений…