Обыкновенная прогулка

— Все будет хорошо, — сказал Эдгар и улыбнулся, и миловидная женщина тоже улыбнулась, улыбнулась успокоенно, прислушалась к шипению сковородки и бросилась на кухню.

— Все будет хорошо, — сказал Эдгар и закрыл за собой дверь.

Он был уверен в этом.

И двор исчез, и на его место пришла пустота. Эдгар пребывал в пустоте, в той самой пустоте, в какой не далее, как утром, брели двое, направляясь то ли к троллейбусной остановке, то ли на прогулку среди колец Сатурна, то ли куда-то там еще.

Через некоторое время (если бывает время в пустоте) он обнаружил подле себя Юдифь. Юдифь была все в том же знаменитом платье.

— Я ищу Эльзору, — сказала Юдифь.

— Я писал это по ночам, — ответил Эдгар.

— Ночью пишется лучше, чем днем, — сказала Юдифь.

— Если есть о чем писать, — ответил Эдгар.

— Эльзора… Там пишут все.

— А кто же читает?

— Там пишут для себя.

— А нужно ли это?

— Разговор с собой. Собственное «я» не забывается, не исчезает, остается жить хотя бы на бумаге.

— А нужно ли это? — повторил Эдгар.

— Разговор с собой необходим. Каждый пишет для себя, а ведь «пишу, творю — значит, существую».

— А нужно ли это?

— Нужно. Очень нужно тому, кто пишет. Нужно для себя. Писать, не притворяясь, не стараясь изобразить чувства, которые не испытал. Писать только правду. Для себя. Быть честным с собой до конца. Писать, когда хочется, что хочется и как хочется, но только д л я с е б я.

— Нужно ли это?..

— Ты зануда, милый, — нежно сказала Юдифь. — Ты меланхолик, нытик, весьма склонен к рефлексии и вечно витаешь в каких-то перпендикулярных мирах.

— Возможно. Пусть я не хватаю звезд с небес и довольно трезв в оценке собственных способностей, но тем не менее, мне кажется, я все-таки чуть ближе к небу, чем к земле. Во всяком случае, мне чертовски хочется в это верить.

— Вот и верь, милый. Верь! И пиши для себя, пиши, если хочется. Только найди Необходимые Вещи.

— Постараюсь.

— До встречи, — промолвила Юдифь и исчезла.

Потом, естественно, явился Серый Человек в обнимку с Двойником, густо дыша «Изабеллой», и Эдгар счел за благо покинуть пустоту, потому что в ней становилось совсем не пусто.

* * *

Он стоял, облокотившись на ограду, рядом с перекрестком, взирал на бегущие мимо троллейбусы, автобусы и легковые автомобили, и ему было грустно от осознания того неизбежного и не поддающегося изменению факта, что все его предки, как и предки всех других людей, он сам и все человечество, а также его потомки и потомки всех других, жили, живут и будут жить в галактическом декабре, потому что именно такую позицию занимало, занимает и будет еще долго занимать наше ординарное светило по отношению к центру Галактики. И в этом была безысходность, которая удручала Эдгара.

Хотя, возможно, он думал совсем о другом. Троллейбусы, автобусы и легковые автомобили бежали под отполированной ветрами чашей небосвода. Прогрело солнце чашу небосвода, она отполирована ветрами, в ней перекатывается гул громов и в синеве клубятся облака, неся небесные живительные воды. В нерукотворном этом храме порою, доносясь издалека, звучат чуть слышно голоса иных миров.

Нет, это звучали не голоса иных миров. Это взлетал под чашу небосвода шум земных моторов, взлетал — и слабым эхом возвращался. И даже если бы голоса иных миров вдруг прорвались под чашу, мы не услышали бы их в шуме наших транспортных средств.

Но то, что за чашей, — молчит. Упорно молчит. «Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств», — с отчаянием восклицал Паскаль. Молчит — или же говорит на языке, который не слышен нам, а, может быть, непонятен нам. Или посылает весточки, которые мы расцениваем не так. В совсем другой плоскости. Звездной бурей заброшен из вселенских глубин от далекого дома у зеленой реки, и неведомо — кто он? Почему он один? На кого же похож он? Много ль их, вот таких?.. Он лежит без движенья в белой пене снегов. Может, просто мишенью были мы для него? Очертания зыбки. Снег подтаял, осел. Жаль, что лишь по ошибке он сюда залетел.

Смотрим жадно, пытливо в черный холод небес. До чего ж молчалива глубина этих бездн!

Опять же, возможно, все зависит от подхода.

А дело, между тем, шло к вечеру. Солнце, боясь, что заставят остаться на вторую смену, торопливо нырнуло за крыши. Солнцу явно претило светить всегда и светить везде. На службу заступали сумерки. И, в подтверждение взаимосвязи всего сущего, похолодало.

Эдгар нехотя оставил свой наблюдательный пункт у ограды и двинулся к ближайшему переулку.

Переулок был тих, в нем уже прочно обосновались сумерки. Эдгар медленно пошел вдоль домов, глядя на освещенные окна.

Вот так и бродит, весь день бродит Эдгар, подобно мэтьюриновскому Мельмоту Скитальцу. Но у Мельмота, как известно, были на то веские причины. А какие же причины у того, кого мы условились называть Эдгаром? Вероятно, единственным оправданием или, скажем, разъяснением, может служить только о б ы к н о в е н н о с т ь (обычность, обыденность) этой прогулки, ее привычность для Эдгара.