Обыкновенная семейная сцена

Вместе с разочарованностью мужем наступила разочарованность и во всем, что было как-то связано с мужем или каким-либо образом касалось его. Его манера говорить, как и всякая его манера, то есть все то, чем когда-то была она прельщена, теперь Марину Александровну выводило из себя и казалось ей ни чем иным как кривлянием. Кривлялся он сам (о, больше всех и чрезвычайно!); кривлялись актеры какого-нибудь исторического, старого мелодраматического кино; кривлялся Тургенев, а потому и был отвергнут с негодованием (разом даже со своею «Асею»); много очень кривлялись у Игнатовых. Те самые «удивительные люди», в компании которых она когда-то была способна чувствовать себя недоразвитой («воистину, безумие заразительно!»), теперь в ее глазах выходили какими-то «уродиками», «в своем идиотском кружке» нарочно прячущимися от всего, что в мире есть «нормального». В последнее свое посещение этой глухомани, этого Кузино, она с трудом высидела до конца вечера у Игнатовых, и много потом, дома, возвращено было Дмитрию Сергеевичу, «за такие ее мучения». Здесь стоит добавить, что не удержалась она в то же посещение и от пары-тройки колких замечаний, предназначавшихся ею «кривлякам особенным», и именно, что называется, не удержалась, так зудело ей на языке. С той поры она «по таким гостям» зареклась ездить, да и предложения ей от супруга с того дня стали поступать вовсе ненавязчивые, а как бы обусловливавшие его самостоятельный отъезд. Позже стала замечать Марина Александровна, что после таких вояжей одиночных в Кузино, возникает у мужа как бы второе дыхание, становится он как будто терпимее к безусловно справедливым недовольным взорам ее. Даже и как будто позволяет себе вести себя раскованней, даже в день следующий делает себе выходной от бесцельных скитаний уличных. Словом, расслабляется уж очень. Решилась она его одного больше не отпускать в Кузино. Так он вдруг, как догадался, и сам перестал туда ездить; впрочем, больше склонялась Марина Александровна к мысли, что попросту не за что ему уже стало и дружеский визит совершить. А это, пожалуйста, по истечении, может быть, месяца, обратился. Совсем, видимо, припекло. Может, думает, что его опять сейчас в одиночку отпустят, купюры-то мелкие вот на какой проезд были нужны, оказывается. Интересно, сколько-то еще взял? Надо будет наперед пересчитывать. А насчет поездки – нет, больше ему душой никто отдохнуть не даст! Сейчас как раз момент наступил решительный, сейчас самое время поднажать…

Марина Александровна ехала к Игнатовым уже с заготовленной фразой. «А вы не знаете, где работает мой муж?» – собиралась она улучить минуту спросить у «смехотворного этого общества». Но не обратилась с этим вопросом во время ужина. Где там? Слишком было и без того увлекательно. Наступил момент даже – мгновение какой-то безотчетной душевной гармонии, когда, было, готовилась и простить многое «всем этим несчастным» Марина Александровна, но, как раз вышла ее размолвка с Пряниковым. И это даже нельзя было назвать размолвкой, это… Ей стало просто по-человечески обидно такое услышать от такого мужа. Как! как только у него язык повернулся? Глаза бы ее бесстыдника этого больше не видели! – И, по крайней мере, до дня следующего в своем желании Марина Александровна могла удовлетвориться, если бы, возвращаясь во двор Игнатовых за сумочкой и за ключом от автомобиля, не показалась она на глаза всегда чуткой ко всякому расстройству Анжелике Владимировне, одно присутствие которой, обыкновенно, в таких ситуациях, уже располагает дать волю чувствам.