Обыкновенный парень

Он вылил остатки водки в стакан, выпил и, не закусывая, побрел к машине. Мы облегченно, словно по команде, вздохнули, переглянулись, и этот вздох сказал нам о многом. Мы подумали, что он уже не подойдет к нам, по крайней мере, пока не пройдет хмель, но ошиблись: через несколько минут он опять стоял около нас и, разматывая длинную мережу, просил, чтобы мы помогли ему доставить другой конец на тот берег.

Тогда впервые подал голос татарин. Он сказал просто, глядя ему прямо в глаза:

— Сетями здесь ловить запрещено.

— Вот чудак, елдаш, — хозяин «Победы» глянул на нас, ища в глазах осуждение наивности татарского парня.

— Ночь темна, а рыба нема. Я тут, елдаш, не впервой. Или боитесь? — и помолчав, продолжал: — Или думаете вас обделю? Ведерко на троих, слово даю. Ну, договорились?

— Никак нет, — твердо сказал Иван Васильевич, — ведь слышал: запрещено. Стало быть, баста.

И старый мастер решительно надвинул себе на голову байковое одеяло. Нам было слышно, как хозяин «Победы» возился у берега, разматывая мережу, как он брел плесом, и вода злобно журчала под его ногами, как шелестел камыш и чертыхался хозяин мережи.

Но вот дико цокнула дверка «Победы», и все разом стихло, если не считать комариного писка, то удалявшегося, то вдруг стремительно приближавшегося к самому моему уху.

— Виу-виу! — печальным баритоном подала голос из чащи леса какая-то крупная птица и замолчала. Только все так же приглушенно за кустами рокотала на перекате речка.

Утром я проснулся от толчка. Когда открыл глаза, увидел большой сапог Ивана Васильевича с железной подковкой на каблуке. Он, видимо, уже не спал давно, а вставать не хотел.

— Так и царство небесное проспать можно, — усмехнулся Иван Васильевич, — я уже тебя целых полчаса бужу. Заря уже на носу, — кивнул он в сторону леса.

И правда, небо над лесом быстро серело, расплывалось светлым пятном во все стороны, точно кто-то прислонил в этом месте огромную синюю промокашку.

— А наш добытчик, глянь-ка, уже на ногах и, кажется, у него что-то неладно с сетями, — засмеялся Иван Васильевич.

Я глянул в сторону реки и понял. Ночью на нашем берегу отвязался один конец сети, и теперь вся она валялась на том берегу; часть болталась в реке, и ее мыло течением.

Сам хозяин стоял на том берегу и тянул сеть к себе, матерно ругаясь, когда она стопорилась у коряг. Ругаясь, он всякий раз поворачивал к нам искаженное злобной гримасой лицо и кому-то грозил кулаком. Присмотревшись к дереву, от которого отвязалась злополучная мережа, я вдруг четко увидел на песке возле самого ствола след сапога с подковкой на каблуке.

— Лежи, не вставай, — тихо предупредил меня Иван Васильевич, заметив мой испытующий взгляд.

Когда нагловато подмигивая первым задним подфарником, новенькая, цвета кофе с молоком «Победа» скрылась, наконец, между елей и сосен, Иван Васильевич громко захохотал и окликнул татарина. Тот отозвался сразу. Глаза у него были совсем незаспанные, такие же блестящие и умные, очень карие, почти черные, а голос звенел без обычной утренней хрипотцы.

— Я ведь тоже не спал, — засмеялся он, — и все видел. Напрасно вы его, Иван Васильевич, спугнули. Он на сто метров отъедет и свое дело все равно сделает. У щуки совести нет.

— Щука! Это ты правильно сказал. Большая, прожорливая, ненасытная щука, одаренная к тому же человеческим разумом и хитростью. От них и в городе душно, — медленно и тихо произнес Иван Васильевич.

Мы молчали, вдумываясь в смысл слов старого мастера. А он, подняв на нас вопрошающий взгляд, спросил:

— Так неужели мы дадим такой щуке уйти?

— Зачем дадим? Я мал-мал думал. Бумажку в город напишем. Все подпишем. А ты, — татарин ткнул пальцем в сторону Ивана Васильевича, — кому надо отдашь.

— А фамилия? Фамилия-то как его?

— Зачем фамилия? Я номер машины помню, кому надо, найдет.

— Ну и молодец ты, парень, золотая голова, — весело сказал Иван Васильевич.

Потом он вытащил из кармана блокнот. Вырвал из него листок. Тут же на еловом пеньке мы и написали письмо — акт о хищении народного добра гражданином. Фамилии не было, но вместо нее проставили номер «Победы». Довольные, перечитали его дважды и проставили свои подписи.

А солнце уже вступило в утренний лес и зажгло его изнутри. Теперь казалось, что солнце заблудилось там и никак не может пробиться сквозь частокол литых из меди стволов деревьев. Его лучи мерцали за соснами, точно спицы огромного колеса. Мы кинулись к удочкам. Утренний лов на зорьке уже давно приобрел среди рыбаков особую цену.

И правда, едва мы забросили в еще сонную воду бело-голубые поплавки, как крупная щука, точно холодное булатное сияние то сжимающегося, то распрямляющегося клинка, упала на кипенную отмель у больших сапог Ивана Васильевича, потом сразу клюнуло у татарина, и, наконец, заплясал поплавок у меня. Летний день начался отлично.

ОЛЬГА