Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ

Каждый парашютный прыжок сопровождался, как правило, долгим ожиданием. Ждали, когда наступит рассвет, ждали, когда стихнет ветер, когда разъяснится, когда прилетят вертолёты. В мою бытность только в 1981 году прыжки совершались с Ан-2 и военно-транспортного Ан-12, в другие годы — с вертолётов МИ-8 и МИ-6. Если летом ожидания позволяли выспаться и отдохнуть, то зимой это превращалось в настоящую пытку.

В центре командир части полковник Иванов, справа представитель разведотдела округа полковник Заболотный, слева подполковник Астахов

Однажды зимой во время такого ожидания упал боец. Пульс не прощупывался, дыхания — визуально — не было. Сперва подумали — помер. Сняли с него парашют и отнесли в санитарную машину. Оказалось, живой, только температура тела от длительного переохлаждения опустилась почти до 30 градусов, и он потерял сознание.

В тот день, 23 июля, ожидание было уж слишком долгим. Это событие зафиксировано в моей книжке учёта парашютных прыжков. Скорость ветра до 15 метров в секунду, более чем в три раза превышала допустимую, и после обеда стало понятно, что очередной прыжковый день прошёл впустую. Александр Александрович посовещался с комбригом и заместителем по ВДС, затем подошёл к группе офицеров и бодрым голосом спросил:

— Ну что, мужики, прыгать будем?

— Да!!! — дружно заорали мы в ответ.

Бравада и шуточки военных дяденек порой выходят за грань здравого смысла. Однажды пилоты самолёта АН-12 опасно пошутили. Дело в том, что после выброски очередной партии парашютистов камеры стабилизирующих парашютов остаются в самолёте. Для того чтобы их вернуть, бортинженер просто делает из них большую связку и выбрасывает через рампу, грузовой люк, на площадку приземления, перед тем как самолёт ляжет на обратный курс. На этот раз летчик метнул тяжёлый тюк прямо на командный пункт управления прыжками. Бросок получился настолько точным, что, к всеобщему удовольствию, заставил командование части спасаться бегством, а ведь стоило задеть кого-либо, и летальный исход был бы неизбежен.

В другой раз АН-2, едва оторвавшись от земли, круто пошёл в небо с глубоким разворотом. Затем сделал ещё пару умопомрачительных виражей. Парашютисты пришли в себя, лишь когда самолёт вышел на боевой курс. На вопрос: «Он чё у вас, е…у дался?!» — один из лётчиков ухмыльнулся и ответил: «Не-а, его недавно с истребителей списали».

На рисковый прыжок отбирал лично заместитель командира бригады по ВДС майор Никифоров. Его скрупулёзная придирчивость была понятна и оправдана при выполнении им своих прямых обязанностей, но в повседневной службе сильно раздражала. На прыжок стремились все, хотя некоторые потому и рвались, что точно знали — их не возьмут.

Насколько это опасно, я вдруг понял, когда до земли оставалось менее ста метров. Именно тогда стала ощущаться горизонтальная скорость приземления. Это было эквивалентно автомобилю, который мчится со скоростью не менее шестидесяти километров в час. Я развернулся точно по ветру. Чем меньше была высота, тем быстрее бежала земля под ноги и тем становилось страшнее. Сгруппировался и после жёсткого удара о землю, как учили, сделал кульбит через правое плечо. Кубарем, прокатившись по земле, погасил горизонтальную скорость, но ветер вновь подхватил мой купол и потащил по земле. Тут мне повезло. Рядом оказался боец с площадки приземления. Он ухватился за стабилизирующий купол и занёс его против ветра. Всё. Парашют погас, и можно было вставать. С некоторым опасением я поднялся. Руги и ноги были целые.

Из всего потока наименее пострадавшими оказались я и Коля Старченко. Ободранные колени и локти — не в счёт. Мою голову спас добротный кожаный летный шлем, который мне во время «крайнего» отпуска подарил мой школьный друг Игорь Фёдоров. В ту пору он был морским лётчиком. У Бори Месяцева «выскочило» плечо. Сам Заболотный сломал ногу. Санитарная машина загрузилась «отважными парашютистами» и отправилась в яснинский госпиталь. Там пострадавшие веселились и гордо похвалялись, что такой результат обычно бывает после каждого прыжка. Медсёстры пугались и верили.