Обыкновенный ветер

Утром проснулся от карканья вороны. «Сейчас, — говорю, — встану». А сам одеяло повыше натягиваю, с головой укрываюсь. Слышу, не успокаивается она, орет. Чтоб тебя! Встал, оделся, вышел на крыльцо — не умолкает. В чем дело? Чего шум подняла, точно пожар? А может, я в самом деле пожар? Поглядел по сторонам — никакого пожара. Ничто не горит, нигде не дымится. И во дворе все лежит на месте, и лес за ночь не изменился, не пропал, стоит, как был вчера. Разве что две белых ромашки на поле появились. Посидела ворона на толстом суку сосны и улетела. Я ей вслед: попусту, мол, орала. Не обращает на меня внимания. Скрылась за лесом. Вернулся в избу, сел у окна, задумался. Чего подняла меня с постели в такую рань? Если из-за двух ромашек на поле, то не такое это великое событие, чтобы кричать о нем на весь белый свет, — сам вижу.

Человек, по-видимому, никогда не удовлетворится лицезрением самой дивной красоты, если она не заключена в его сердце. Ты гляди на самые прекрасные деревья, броди по самым распрекрасным лесам, нюхай самые душистые цветы, лицезрей самые очаровательные зори, восхищайся самыми изумительными пейзажами — рекой, горой, опушкой, — если их нет в твоем сердце, они не тронут тебя. И если, шагая по лесу, ты встретил красавицу сосну, и залюбовался ею, я у тебя нет сил от нее отойти, ты стоишь день-два и готов простоять хоть всю жизнь, как перед самой недоступной красавицей, на коленях, значит, ты ее не просто встретил в лесу, а еще раньше имел в своем сердце. Вот почему, встречая сосну, мы радуемся, мы смотрим на нее и не можем наглядеться — мы не сосну встречаем, нам до сосны нет никакого дела, мы встречаем самих себя. Вот почему и сосна, встречая нас, радуется — она находит себя в чаще нашей души. Сосна леса и сосна души находят друг друга, а мы этому радуемся.

Одни любят потому, что их любят, другие в противоположность, — чем больше их ненавидят, тем крепче их любовь, третьи любят и ненавидят одновременно. Как люблю я? Сейчас я думаю, что я стараюсь любить независимо от другой любви. Любят меня, ненавидят — я все равно люблю. Мне даже безразлично, есть ли кто или нет. Моя любовь ждет любви не от кого-то, а от меня самого. Так я люблю свой лес, а любит он меня пли ненавидит, меня это не касается.

Когда я иду по лесу и встречаю ягодников с бидончиками, полными черники, или грибников с корзинками, я всегда испытываю глухое чувство злобы и раздражения, которое мне не так просто унять. Меня злит, что эти люди приходят в лес, берут и ничего не дают взамен, как будто лес обязан отдавать им свои дары безвозмездно. Берите, говорю я, но платите. Куда там! В лучшем случае какой-нибудь грибник или ягодник не бросит окурок в лесу, не устроит пожара или не изроет поляну, точно свинья, в поисках гриба. Тысячи людей входят в лес, берут, и никто не благодарит. Сама мысль такая, выскажи ее, покажется кощунственной. Ждет ли лес благодарности? Безусловно, ждет. Он только тогда и давать будет, когда его будут благодарить. Иногда думаешь, что злишься не оттого, что лес не благодарят, а тебя не благодарят. Мол, ты охраняешь лес и требуешь за это благодарности. А ее нет. Но принеси мне кто дары, и я их с негодованием отвергну. Да еще по шее дам. С какой стати меня благодарить! Пока еще издает душистый запах сосна, а не я, не под моими ногами растут грибы, а под соснами, не я кормлю зверей и птиц, а лес.

Лес, может быть, и не ждет благодарности, а ты, человек, его поблагодари. Он не ждет не потому, что бесчувствен, или ему все равно, отблагодарят его или нет, или он убегает от благодарности, как какой-нибудь герои, вынесший младенца из огня. Лес не настолько юн, чтобы тщеславиться от гордости, но и не настолько дряхл, чтобы быть равнодушным. Он верит в людей, он не понимает, как это люди могут каждый раз уходить с бидончиком черники, или корзиной грибов, или охапкой цветов и не поблагодарить его. Он еще даст, в нем хватает этих даров я добра, но они не беспредельны.

Живу в лесу, меня окружает лес, и я сам становлюсь лесом. Я, конечно, остаюсь человеком, но что-то ко мне приходит от леса — ритм движения, взгляд на жизнь, сила чувств. Я мыслю, как мыслит лес, я чувствую, как чувствуют травы, я гляжу на мир, на эту природу и умозаключаю, как глядит и умозаключает лес, с той единственной разницей, что делаю я это значительно хуже. Я гляжу на гнущуюся от ветра березу, и мне кажется, что и я так же гнусь, как и она, ели мог бы гнуться, стоило бы мне только захотеть. Почему я не гнусь или не хочу гнуться? Этого я не знаю. Почему некоторые люди не желают испытывать судьбу? Зачем мне гнуться березой? Я пока не береза, а человек. Но я бы мог гнуться — так родственно я ей созвучен, так я ее понимаю, так близко я принимаю и травы, и деревья, и все иное, что я бы мог стать и тем и иным, только захоти. Но зачем мне этого хотеть? Ради любопытства? Глупо. Пожертвовать собой? Но никто не требует моей жертвы.