Обжигающая грань (СИ)

— Прости, не могу сказать. Да и ни при чём тот человек. Инициатива поставить тебя на место шла от меня. Это я втёрлась к тебе в доверие и по моей указке произошло то, что произошло… Если тебе станет легче, то вымести свою злость на меня, но не выдумывай других виноватых…

— Зачем же? Тебе теперь придётся жить со всем этим: наслаждайся своей победой. Я что-то задумался: ты утверждаешь, что не следила, но находила меня везде — в клубе, в магазине, на вокзале. Можешь это как-то прокомментировать?

— Хм… В супермаркете у общаги случайно тебя заметила, когда ты с кем-то трындел по телефону, и нарочно наделала шуму, чтобы ты мне помог: ставки были на обнаруженную ранее безотказность. А на клуб и вокзал получила наводку от, как ты выразился, «своего» человека… Да всё это уже не имеет никакого значения. Я должна была остановиться ещё тогда, в страшную грозу… Когда неожиданно психанула из-за твоей показушности и зависимости от чужого мнения… Всё стало так сложно. Я растерялась, потому что ни за что бы не поверила, что могу серьёзно нравиться тебе. Не понимала, что за игру ты затеял… Да и сейчас чувствую себя настоящей дурой. Мне не стало легче, когда узнала, что месть состоялась. Даже наоборот, очень тяжело и плохо на душе. Но Эдик столько всего для меня сделал, что я не могла его подвести, не могла поступить иначе… Прости, если когда-нибудь сможешь…

— Сдалось тебе моё прощение! Ты и так настрадалась, бедняжка! Как же трудно, наверное, было столько времени терпеть рядом с собой человека, которого должна хладнокровно подставить: изображать заинтересованность его тараканами, тратить свободное время на совместный досуг, позволять к себе прикасаться… Если бы я не клюнул на твои мольбы показать офис, то ты бы зашла ещё дальше? Ради этого ничтожного хмыря? Кто он тебе, чёрт возьми?!

— Хватит! Я думала, что ты совсем другой, когда на это подписывалась… Высокомерный, самовлюбленный, зарвавшийся мажор… А ты… ты… — конец фразы был так не вовремя смыт внезапно вырвавшимися наружу рыданиями: Венера мигом рухнула на корточки и, закрыв лицо ладонями, наконец дала выход эмоциям.

Меня самого не по-детски колбасило от всего того дерьма, с которым пришлось столкнуться. Мозг уже давно отказался переваривать и сопоставлять услышанное, но молча смотреть на беззащитную, содрогающуюся от слёз фигуру девчонки, которая ещё вчера была мне безумно дорога, оказалось выше моих сил. Переступая через собственную гордость, осуждающие вопли внутреннего голоса и саднящую обиду, приближаюсь к Венере. Руки буквально трясутся от желания до неё дотронуться, помочь аккуратно встать на ноги и успокоить в своих объятиях. Сейчас мне кажется, что я готов закрыть глаза на всё: на месть, на ложь, на предательство, на лицемерие… Готов простить её за все те ошибки, которые она открыто признает и те, которые пока ещё не видит. Готов всё забыть и начать с чистого листа без упреков и фальши, если в её сердце есть хотя бы капля ответного чувства ко мне. Если мною минуту назад был правильно истолкован смысл неозвученных ею слов. Но есть один, пышущий ревностью вопрос, из-за которого всё же медлю.

Когда волна всхлипывай девчонки пошла на спад, и она самостоятельно начала подниматься с земли, я, прочистив горло, заставил себя небрежно кинуть:

— Что у тебя с этим Эдиком? Любишь его?

И не дыша, оглушённый барабанящими ударами в собственной грудной клетке, жду ответа. Но чёртова скрипучая дверь дома — сарая, отворившись настежь, оставляет меня ни с чем. Неопознанная полная женщина в халате вываливается на разбитое подобие крыльца и неоправданно громко орёт:

— Венера! Твой отец проснулся и … ой! У тебя гости…

— Спасибо, Гузель! Я через минуту подойду, — подаёт слабый голос девчонка и жестом просит даму вернуться в дом. Та, кивнув, послушно удаляется.

— Сиделка?

— Да. Думаю, нам пора прощаться… Навсегда.

— Любишь его, значит?

— Он мне очень дорог.

Четыре слова и все мои теплящиеся надежды сгорели заживо, превратившись в невидимую горстку пепла. Последний раз коротко взглянув в глаза девчонке, молча развернулся и ушёл. Я знал наверняка, что за мной никто не побежит и никто не окрикнет. Потому что — не нужен.

Ослеплённый пеленой разочарования и безысходности, зашагал к машине так быстро, что чуть было не сшиб с ног мельтешащую по обочине старушку. От неожиданности женщина засуетилась и выронила на землю свои авоськи.

— Извините! — кинулся поднимать чужие вещи и, убедившись, что все пожитки на месте, вручил их хозяйке,

— А ты случайно не внук Угольниковых, которые раньше на Трудовой улице жили? — обескуражила глазастая старушка, вылупившись на меня через толстенные стекла своих очков. — Больно уж на покойного деда в молодости похож. Не помню только, как звать тебя… Егор или Илья?

— Илья.

— Точно. Надо же как ты вырос и возмужал. Не узнал меня, что ли? Я — Зинаида Константиновна. С бабушкой твоей приятельницами были, пока твой отец её в город не забрал. Вы с сестрой и другими ребятишками часто в мой огород мячик зашвыривали…