Обжигающие ласки султана

Он знал! Она распахнула глаза в панике. Алим взял ее, обрушивая на нее лавину ощущений. Он был жестким; он уже доставил ей удовольствие, и теперь брал свое, не сдерживаясь, бормоча сердитые слова на чужом языке. Но это приводило и ее на грань безумия. Она полосовала его спину ногтями; ее собственный гнев вырвался на свободу. Алим оставил ее, и ей пришлось бороться за выживание в мире, где его не было.

Их зубы сталкивались, тела сцеплялись; Габи укусила его плечо в первобытном порыве и закричала. Ее бедра ныли от того, как плотно она обхватывала его ногами. От его быстрых толчков она кончила всем телом.

— Никогда… — начал Алим, собираясь потребовать, чтобы она больше никогда ему не лгала; но пульсация оргазма сделала слова бессмысленными.

Алим лежал на ней сверху; они вдыхали воздух, казавшийся чистым и прохладным, как после грозы.

Алим поцеловал Габи, очень мягко. Он и она знали, что гроза действительно миновала.

Глава 13

Алим дождался, пока у нее не выровняется дыхание, чтобы спросить:

— Ты собиралась мне рассказать когда-нибудь?

— Да.

— Я тебе не верю, — сказал он и повернулся, чтобы посмотреть Габи в лицо. — Я давал тебе много возможностей, но ты ничего не сказала.

— Я хотела сказать, когда буду далеко от тебя.

— Почему?

Габи не ответила, потому что не хотела признавать, что рядом с ним слабела и боялась того, на что может согласиться, когда лежит в его объятиях. Здесь ей казалось, что все идет правильно. Здесь, в пустыне, их любовь не казалась такой уж запретной; и мысль о том, чтобы стать его пустынной любовницей, выглядела восхитительно.

— У нас мальчик или девочка?

От мягкого вопроса, который демонстрировал, что Алим признает ребенка своим, у Габи выступили слезы на глазах.

— Девочка.

Она снова вспомнила одинокие часы родов, без Алима рядом; но теперь он сжал ее руку.

— Я назвала ее Лючией…

Ее душили слезы. Габи сглотнула и выдавила:

— Ты никогда меня не простишь, да?

— Габи… Я признаю, что тебе пришлось принимать невозможное решение. — Алиму это не нравилось, и, возможно, однажды он пожалеет о потерянном времени, но сейчас было не время; слишком многое ему нужно было узнать. — Когда она родилась?

— Когда мы виделись в последний раз, — сказала Габи. — Когда ты показывал Раулю отель.

Алим нахмурился.

— Ты не выглядела беременной, — сказал Алим. — Хотя, конечно, я изо всех сил старался на тебя не смотреть.

— Я сильно похудела, — ответила Габи. — Но с тех пор снова набрала вес.

— Хорошо.

Он был совершенно не таким, как все мужчины в ее жизни, потому что играл сейчас с ее животиком, как будто не видел на свете ничего красивее.

— Сначала меня часто тошнило, а потом я была слишком занята работой. Как раз собиралась уйти в отпуск, когда начались роды.

— Значит, получилось слишком рано?

— Лючия совершенно здоровая, — сказала Габи. — Врачи удивлялись, что такой ранний ребенок, но такой сильный.

— Это кровь аль-Лехан.

Однажды Алим расскажет ей о наследии крови, о всех детях, которые не должны были бы выжить, но выжили и стали правителями.

Но не сейчас.

Сейчас у него душа болела от печали из-за того, что родилась пустынная принцесса, но страна никогда не узнает ее имени. Как его дочь Лючия не существовала, кроме как здесь, в пустыне.

Габи поднялась с кровати, нашла свой портфель и достала планшет. Глядя на нее, идущую обратно к кровати, Алим думал, что в ней было нечто великолепное. Он знал, что она застенчива, но здесь ни тени застенчивости не оставалось, и она естественным движением снова легла рядом с ним. Алим обнял ее. Она открыла на планшете последний снимок Лючии — тот, который отправила ей мать прямо перед полетом в Зетлехан.

Алим ни секунды не сомневался, что это его ребенок. Но он не ожидал, что простая фотография так тронет его сердце.

У нее были миндалевидные глаза, и в них сквозила прекрасная древняя душа; она была истинной аль-Лехан.

— Когда был сделан этот снимок? — спросил он.

— Мама отправила его вчера. Я получила его, когда самолет приземлился.

— Она такая маленькая, — сказал Алим, не в силах отвести глаз от своей дочери, которую мог увидеть только так, на экране.

— Сейчас она нормальных размеров для новорожденной, — сказала Габи. — Она быстро нагнала.

Пока Алим просматривал другие снимки, Габи объясняла каждый из них:

— Это в тот день, когда мы с ней вернулись из больницы. А это — в день, когда она родилась.

Алим в тот день летел в Зетлехан.

Он смотрел на свою хрупкую дочь, а потом взглянул на мать, которая ее держала. Габи действительно потеряла вес; на снимках она выглядела исхудавшей и бледной, испуганной, но в то же время гордой. У него сжалось сердце от боли и страха от мысли о том, как все могло повернуться.

— Ты прекрасно справилась, — сказал он и посмотрел на Габи.

Она ожидала обвинений, гнева за то, чего она его лишила. Но его голос был добрым, а в словах звучала гордость за то, как она позаботилась об их дочери. С первого дня их знакомства Алим завораживал ее тем, что реагировал на все не так, как она ожидала…