Обжигающий айсберг

Наверное, все это было лишь наносное. Видимо, я не могла простить Фенту вторжения на мою личную территорию – туда, куда никого не впускала. Ни разу за многие столетья. Ни одного бывшего мужчину я не посвящала в прежние отношения и никому не рассказывала главного – почему и как выбрала одиночество.

Я даже друзьям этого не поведала… Я чувствовала себя обманутой, преданной, сломленной. Тем, что кто-то вторгся в мою биографию и узнал детали моего прошлого. Того, что никогда и никому рассказывать не планировала.

Дело номер двести двадцать пять… Мое унижение, моя беспомощность тоже стали известны Фенту… Боже! Лучше бы я умерла!

Подтвердились худшие мои подозрения. Я еще помнила беседу в столовой, когда Фент резко осудил Влада и говорил о насилии над женщиной… Так вот зачем это все затевалось!?

Не знаю почему, но я была уверена – в той фразе принц имел в виду вовсе не Влада, он говорил про мое кошмарное прошлое! Я это буквально кожей почувствовала!

И удостоверилась в собственном выводе. Фент использовал мою тайну, обратился к ужасу пережитого, к тому, что я предпочла бы забыть лишь ради того, чтобы я приняла его. Согласилась на ухаживания и в последствии – на более серьезные отношения…

Капитан застыл: бледный и решительный. Словно готовился к окончательному приговору, после которого – либо смерть, либо пожизненное заключение.

Но я его больше ни капли не жалела. Подумаешь, легкое ранение! Да ему надо было еще врезать дубинкой! Желательно туда, пониже пояса!

А потом еще по упрямой башке!

Он ведь рассчитывал меня покорить: легко и с первого взгляда. Для этого и наводил обо мне справки. Для этого влез в личные файлы и выяснил то, что не должен был!

Для этого вел все эти трогательные беседы о том, как отвратительно насилие над женщиной!

Он был уверен, что добьется успеха, просто используя весь тот ужас, всю безысходность и боль, что я пережила в далеком прошлом…

То, что прочел в деле номер двести двадцать пять!

Он, действительно, мной манипулировал! Теперь, когда Фент подтвердил, что получил секретные сведения из полиции это становилось ясным как день. Последние сомнения отпали…

В груди болезненно ныло, хотелось царапаться и кусаться, высказать все, что накипело в душе обиженной и обманутой женщины…

Но я не могла… Тогда пришлось бы опять пережить то унижение, то отвратительное, непередаваемое чувство, что ты – обычное ничтожество…

Боже! Как он мог это использовать? Как вообще повернулся язык сказать то, что, по мнению станха я, видимо, и хотела услышать после пережитого кромешного ада!

Я доверяла ему, открылась, а он… он…

– Олеся, только не молчите! Скажите все, что обо мне думаете. Скажите, какой я мерзавец, ударьте по лицу или еще как-то… Только не смотрите с таким презрением! – казалось, это кричал не станх – человек, причем очень эмоциональный, отчаявшийся почти до предела.

Я слушала Фента и не слышала. Собиралась отвернуться на кресле, но автомобиль приземлился на стоянке. Я выскочила внутрь Эльвереста, пронеслась по ангару для машин, мимо ярко-оранжевых столбиков, что горели значками «свободно» и «занято» и выскочила в зеленый коридор. Сзади, по-моему, догонял Дреймор. Ощущались и шаги Фента, я кожей чувствовала его преследование. Но внезапно оно прекратилось – и это я тоже отчетливо ощутила.

Добежала до своей комнаты в общежитии, заскочила в спальню, плюхнулась на кровать и зашлась бурными рыданиями.

Боже мой! Сколько столетий я не выпускала влагу из глаз! Когда я вообще в последний раз плакала? Ах, да, на могиле матери…

… Помню тот злосчастный ноябрь – холод, что пробирался до внутренностей, ветер, что ледяными пальцами касался шеи, щек и ладоней… Свинцовое небо заволокло тучами, солнечные лучи золотистым дождиком прореживали густую небесную влагу. Казались бессмысленными украшениями, что светят, но, увы – не греют.

Душа словно заледенела, как и тело, как и мои чувства. Тогда, наверное, впервые в жизни я ощутила это опустошение. Эмоции ушли, как нечто ненужное… Любовь, нежность и тепло к близкому… Думала, они мне больше не понадобятся…

Мама закрыла глаза вчера… Закрыла и больше уже не открыла. Техничка в коридоре реанимации спросила:

– А ты к кому, доченька?

Я тихо назвала фамилию…

– А… она умерла…соболезную…

Меня пошатнуло, как на качелях, стена показалась твердой, но ледяной. Я оперлась и только выдыхала, словно рыба, выброшенная на берег.

Мамины шершавые маленькие ладошки, глаза, исполненные любви и ласки… Все это осталось где-то в прошлом.

Наверное, тогда Олеся Авердина почти перестала хоть что-то чувствовать. Я не переживала из-за одиночества, душу грызла голодными челюстями боль потери и тоски по близости.

Я погоревала несколько месяцев, оставила теплые воспоминания и вышла на новый жизненный уровень.