ОБЗОР ОСНОВНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ РУССКОЙ БОГОСЛОВСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКОЙ НАУКИ В XIX - НАЧАЛЕ XX СТОЛЕТИЯ

Православие имеет, по убеждению русских богословов, вселенское значение и вселенское призвание. Мы веруем, что оно — кафолично. Но кафоличность Русская Церковь понимает в согласии с многовековой православной традицией. С одной стороны, кафоличность Православия не может сводиться к внешней его распространенности в мире. Внешняя распространенность Православной Церкви должна быть лишь выражением ее внутреннего роста, проявлением ее духовной зрелости и силы, ее внутреннего духовного совершенства. С другой стороны, православное исповедание веры не должно и не может интерпретироваться по желанию и усмотрению отдельных лиц. «Мы не можем стремиться к такой кафоличности, по которой православное учение перетолковывалось бы всей вселенной на всевозможные лады до полной неузнаваемости, — писал выдающийся русский богослов, епископ Михаил (Грибановский). — Наоборот, по началам нашей Церкви, всякий должен сам дорастать до того, сам приспособляться к тому, что провозгласила Православная Церковь как свой догмат» [1].

В чем же суть православного понимания кафоличности? Она, по разъяснению епископа Михаила, в том, что исповедание православной веры вполне соответствует тому внутреннему истинному человеку, который как образ Божий, как отпечаток неба таится внутри каждого, когда бы он ни жил, где бы он ни находился, как бы низко он ни пал, как бы мало образован он ни был. Кто возжег в себе искру подлинной человечности, кто живет духом, волнуется и движется высшими стремлениями и чаяниями сердца, кто решил прояснить себе весь этот свой духовный мир, — для того православное исповедание веры будет совершенно своим, родным, будет соответствовать тому, что им переживается, будет вполне пояснять и осмысливать его духовный опыт. Кто принял православное исповедание и будет искренно и самоотверженно стремиться к тому, чтобы возвыситься до него своим разумом, своим настроением, всем порядком своей внутренней и внешней жизни, тот вступит на путь настоящей церковной жизни, даст возможность расцвести своей истинной идеальной природе [там же].

Но православное учение нельзя принять только рассудком. Православие не теория, а «жизнь таинственного общения с Богом во Христе и благодатного обновления от Духа Святого» [2]. Эта жизнь сообщается через благодатные Таинства, обнимающие все стороны человеческого существования. Поэтому воспользоваться преимуществами этой благодатной жизни и созревающего в ее недрах богословского ведения можно только в результате живого реального союза с Православной Церковью [2, с. 21].

На это могут сказать, что наука и есть «теоретическое познание» по преимуществу, что она не должна и не может стеснять себя каким-либо внешним вероучительным авторитетом, но должна быть свободна в своем поиске, рефлексии, сомнении. Богословская наука представляет в этом смысле разительные отличия. Сам предмет ее не тот, что у других наук, — не обращающий к земле, а устремляющий к небу. И мера ее ответственности за мир, человека и его душу намного выше, чем у других наук, потому что истины, которые она исследует, более высокого порядка. Она затрагивает существо нашей жизни, самое средоточие наших надежд. Вопросы, подлежащие ее обсуждению, — это вопросы вечного самоопределения человека: к жизни и смерти, спасению и гибели, обожению или осатанению. Никакая другая наука не идет в этом отношении в сравнение с наукой богословской. И насколько выше мера ответственности последней за решение стоящих перед ней проблем, настолько она менее «свободна», в обыденном, слишком человеческом значении слова, чем всякая другая наука [3].

Русские богословы всегда сознавали это. Русское православное богословие есть не что иное, как богословие Православной Кафолической Церкви. Вне Церкви русское богословие себя не осознает. Вне Церкви его нет.

Развитие духовного образования, созидание богословской школы ставило перед Русской Церковью свои проблемы. Образование, школа неразрывно связаны с возникновением теорий, систем, курсов, разработкой научной методологии, развитием критического аппарата. Но принцип школы не противоречит сам по себе принципу церковности. По мнению священника Павла Флоренского, Русская Церковь обрела в своих Духовных академиях синтез того и другого — церковную школу, «не неудачный сколок со светской школы, а особый тип школы» [3].