Очаг и орел

Теплота и надежность отношений поддерживала ее вечером, когда они, прижавшись друг к другу, лежали на койке, и Фиб попыталась рассказать Марку о своей встрече с леди Арбеллой. Но он не слушал ее, говоря, что она была дурой, поверив в добрую волю графской дочки. Тогда Фиб вспомнила, что у Марка были причины ненавидеть дворянское сословие. Однажды, будучи мальчиком лет восьми, он ловил кролика на земле, графа Дорсета. Марка поймали и по приказу графа жестоко избили и отрезали левое ухо. Марк говорил об этом только однажды, а его густые волосы закрывали изуродованное ухо, так что Фиб забыла об этом.

Фиб успокоила мужа ласками и нежными словами, но размолвка их на этом не закончилась. Марку тоже было о чем рассказать, и Фиб очень огорчилась, узнав, что он истратил часть их небольшого запаса серебра на странную покупку. Пошарив в темноте, он достал свое приобретение из-под соломы, лежащей у них в ногах, и вложил ей в руки какие-то странные предметы.

— Что это? — прошептала Фиб, хотя шум моря и скрип корабля делали таинственность ее ненужной.

— Лимоны, — торжествующе объявил Марк.

— Но зачем? — удивилась Фиб.

— Я встретил знакомого моряка в Ярмуте, он уже пятьдесят лет на море. Он говорит, что если сосать дольку лимона каждый день, то не будет морской болезни. Он продал их мне за одиннадцать шиллингов.

— О, Марк, и ты поверил ему! Он просто надул тебя, чтобы нажиться.

Марк вытащил руку из-под ее спины.

— Их привезли из Испании, — сказал он сердясь, — лимоны были всегда дороги. Ты не должна оспаривать моих решений, Фиб.

— Не буду, Марк, — сказала Фиб через минуту, огорченная тем, что он отвернулся. — Прости.

Она постаралась отогнать от себя мысли о безрассудстве и беспечности Марка.

Но когда они наконец распрощались с Англией и путешествие превратилось в сплошной кошмар из-за штормов и болезней, они с Марком, казалось, справлялись с этим лучше многих. Повсюду на корабле люди жаловались на резкую боль в суставах, на распухшие губы и язык, на то, что их десны стали слишком слабыми, чтобы жевать твердую корабельную солонину. Они же с Марком не страдали от всего этого, а когда организм Фиб приспособился к постоянной качке, прошла и морская болезнь.

На Майский праздник, в штормовой и промозглый день, Фиб помогала одной из женщин в общей каюте лечить ее девочку и, вытирая распухшие синие губы ребенка, вдруг вспомнила о лимонах.

— Не знаю, — неуверенно сказала она, — полезны ли они, но Марк так думает, а у нас до сих пор дела идут неплохо.

Миссис Бэгби, также помогавшая лечить девочку, презрительно сказала:

— Этого еще не хватало! Или вы считаете, что бедный ребенок недостаточно настрадался, нужно еще и обжигать ему рот? Дайте ей пива, госпожа Карсон, пива и отвар полыни, это поможет ей.

И женщина послушалась акушерку, которая считалась знающей; к тому же миссис Карсон была беременна и имела основания думать, что воспользуется услугами этой повитухи.

Фиб ничего не сказала. Она сама не знала, помогают ли лимоны ее здоровью, но каждое утро, прежде чем встать со скользкой и влажной койки, Марк разрезал кислые плоды, и они сосали сок и ели горькую мякоть.

Потянулись новые недели пути, так что и память о доме уже потускнела, превратилась в нечто туманное, как гадания о будущем. Действительностью стала для всех только жизнь на корабле. Скудная пища, дурная погода, скверные запахи, собачий холод Мало что вносило разнообразие в это существование. Проводились воскресные службы, в хорошую погоду — на палубе, а в плохую, что было гораздо чаще, в общей каюте, в кухонном чаду, среди зловония, исходившего от пятидесяти немытых тел. На «Алмазе» не было пастора, а только младший духовный служитель, некто мастер Венн из Норвича, читавший Библию и даже проповедовавший. Марк обычно избегал этих служб, предпочитая беседовать с моряками об их ремесле, но Фиб присоединялась к их участникам — ей не хватало благолепия церковной службы. Непринужденная манера мастера Венна обращаться к Богу несколько шокировала Фиб, но все это она держала при себе.

Когда их судно находилось на середине Атлантического океана, умер какой-то моряк, вечно пьяный и богохульствующий, и многие были удовлетворены, считая это возмездием нечестивцу.

Было несколько спокойнее от того, что в поле их зрения находились еще два корабля — «Арбелла» и «Амброзия» («Тальбота» они давно не видели). Фиб, иногда выглядывая в иллюминаторы общей каюты, отыскивала глазами «Арбеллу» и думала о прекрасной леди, находящейся на борту этого судна: как-то ей там живется? Казалось, корабли не двигаются, штормы следовали один за другим, пассажиры, не выходившие из-за этого на палубу, пребывали в скверном настроении; часть их стала агрессивными, другая — апатичными.