Очаг и орел

Несмотря на слабые протесты страдальцев с верхней койки, Марк открыл ставень, закрывавший окно каюты, и помещение наполнилось ветром и тусклым светом.

— О, да ты вся зеленая, бедная моя девочка, — сказал Марк, разглядев жену. — Но теперь можешь радоваться: наконец-то попутный ветер. Одевайся, скоро будем проходить Портленд Билл.

Фиб попыталась улыбнуться своему мужу, красивому, мужественному, совсем юному и такому высокому, что в каюте он вынужден был стоять, пригнувшись. Она так любила его! Но его слова причиняли ей боль, ему непонятную: Портленд Билл был всего в нескольких милях от Дорчестера, от дома. Если им следует оставить родину, то почему не сделать это сразу и решительно, как они думали в Саутгэмптоне, не превращая это в непрерывное расставание?

Марк, думая, что замешательство жены связано с морской болезнью, помог ей подняться и прикрыл ее своим красным плащом, отгородив от равнодушных Брентов, лежащих на верхней палубе.

Фиб торопливо начала одеваться. Марк поддразнивал ее за стеснительность, но она очень страдала от того, что на корабле все приходилось делать публично. Фиб надела повседневное платье из французской шерстяной ткани, голубое, как полевые цветы, с белым воротником, как подобает дочери процветающего йомена[1]. Воротник потерял форму во время этого путешествия, и Фиб с грустью подумала, как старательно мама собирала ее в дорогу. Марк нетерпеливо накинул на жену ее голубой плащ и повлек ее на палубу.

В тот день было не холодно, а восточный ветер не принес дождя, и «Алмаз», подобно самому Марку, силился поскорее пробиться на запад и навсегда распроститься со старой Англией.

Передвигаться по палубе было трудно, так как сюда пришли, кажется, все пассажиры, которые могли двигаться. Они пробирались между бочками с водой и ящиками с припасами, проклинаемые матросами, которым они мешали, но подышать свежим воздухом больше было негде. На переднюю палубу допускали только одного Марка, ввиду его необычайного интереса ко всему и того, что он угощал команду «крепкой водой». А на корму капитан не пускал никого, кроме моряков.

Фиб смотрела на берег, облокотившись на перила. Она была внешне спокойной, но Марк, видимо, заметил, как изменялось ее лицо по мере приближения к Дорчестеру. Он обнял жену.

— Крепись, — прошептал он, нагибаясь к Фиб, так как она была гораздо ниже ростом. — Это очень большое путешествие, Фиб.

— Я знаю, — ответила она, подавив вздох.

Как хорошо знала она его вечную неудовлетворенность, жажду неизведанного, толкнувшую его в плавание. Его неугомонная натура проявилась даже в истории их женитьбы. Он полюбил Фиб раньше, чем она его, и это подстегивало его, как, впрочем, и сопротивление ее отца.

Отец Марка был бедным портным, никогда не процветавшим, задавленным налогами, находившимся на грани банкротства, а Фиб Эдмундс была дочерью зажиточного фермера.

Но когда Фиб так же сильно полюбила Марка, сопротивление ее отца, снисходительного к ней, было сломлено. Полгода назад, на ее восемнадцатилетие, они поженились, к обоюдной большой радости. И все же Фиб чувствовала неудовлетворённость Марка. Он терпеть не мог Дорчестер и не имел никакого призвания к ремеслу портного, гораздо больше интересуясь морским портом, находящимся в восьми милях. Это она поняла, но не хотела понимать другого: еще больше ему не нравился милый ее сердцу старомодный родительский дом, стоящий среди прекрасных лугов, согретый теплом семейных отношений.

— Ну и что ты еще хочешь? — воскликнула Фиб, увидев, что Марк никак не может успокоиться. — Что у тебя будет в Новой Англии лучше, чем здесь? Мы же не сектанты.

— Не обязательно быть пуританином, чтобы строить новую, свободную жизнь в новой стране. — Он с недовольством окинул взглядом большой зал в доме Эдмундсов: дубовая резная мебель, полированный паркетный пол, устланный турецким ковром, шелковые занавески на окнах.

— Может быть, скоро, — сказала робко Фиб, — мы сами начнем строиться.

Лицо Марка омрачилось.

— Ага, на земле твоего отца! Под его присмотром. — Он вскочил и стал расхаживать по залу. — Вот что, Фиб, я хочу сам себе быть хозяином! Не хочу, чтобы у меня над душой стояли король, или епископ, или подрядчик, или отец — мой или твой. Я нипочем не желаю быть портным или скотоводом. — Он презрительно посмотрел в окно.

После первых огорчений семья Фиб все-таки смирилась с планом Марка. Время было тревожное. Король решил отделаться от парламента и прислушивался к своей королеве — ревностной католичке, которая вполне может вернуть страшные дни Кровавой Мэри.

— Ох, страшные времена наступили, — качал головой отец Фиб. — Будь я помоложе, милая доченька, наверное, с тобой бы поехал.

Но и говоря так, он с удовольствием оглядел уютный дом, за окнами которого на прекрасных пастбищах паслись его многочисленные овцы. Фиб понимала, что родители ее никуда не поедут, что они останутся здесь, затаятся, постараются приспособиться к любым порядкам, ведь за ними — вековой опыт жизни на этой земле.