Очаги ярости (СИ)

Предположил: может, в зале кто-то присутствует, кого видеть не хочется? Но ответил себе: не может такого быть. Драйхорн свято хранит исполнительское вдохновение, потому вообще не глядит крысам содомским в лица. Выступая, фиксирует линию поверх голов.

Вот тогда, наконец, он заинтересовался всерьёз: что ж там находится слева. И пришёл к тому выводу, который его изумил. Слева на сцене стоял уайлд-гитарист Себастьен. Вот на него-то Драйхорн и избегал смотреть.

Да с которой же это стати?!

Отследив за собой столь дурацкую неадекватность, Драйхорн заставил себя (и с немалым-таки трудом) чуть ли не вылупиться на уайлд-гитариста. Он увидел, что тело Себастьена при игре изгибается так… Одним словом, как не должно изгибаться.

Настроение рухнуло. Драйхорн свернул тот концерт, благо, многие песни были уже отыграны. Ну, а после концерта — инициировал разговор. Ибо Себастьен — да как он мог! Да на что он польстился!

Жалкий предатель не отрицал вины. Да попробовал бы: налицо третий пояс конечностей! Это вам не какой-нибудь эфемерный групповой чувственный опыт, а телесно фиксированный стигмат.

Все осудили Себастьена. Все-привсе! Объявили ему, что отныне таким, как он, более в группе не место.

Громче всех распинался Пфайфер. Едко стыдил гитариста, напоминал:

— Парень, да ты позабыл советы Бенито Родригеса! Он, между прочим, спас нашу группу от краха и завещал нам всего лишь одно: вместе держаться, не дать растащить коллектив! Это значит — не путешествовать по постелям. Это значит — ни в коем случае не вестись на провокации мерзкой Мэри Бастинды! Это Свободный Содом, ты забыл это, парень? В этом посёлке бесплатный секс — это дорога в лучшем случае к рабству.

В том, что счёл нужным высказать Пфайфер, всё было верно. Только одно показалось излишним: зачем так кричать? Драйхорн — и тот после жутких открытий успел успокоиться — нет, не полностью, но в достаточной мере, чтобы суметь проявить здравомыслие и не сотрясать эфир. Это при том, что именно Драйхорн главное лицо группы, Пфайфер же — рядовой скрипач-клавишник.

Смыслы кричать у Пфайфера были железные. Что обнаружилось где-то через неделю. Именно он стал второй после Себастьена жертвой зоофилических оргий Мэри Бастинды.

А уж дальше пошло-поехало…

7

— В общем, — закончил Хорст Драйхорн свой грустный рассказ, — группа по имени «Оу Дивиляй» сохранилась лишь в нашей памяти. — Очень жаль, что ребята нарвались на этот грубый подвох… Да и не только они, а весь Свободный Содом, помешавшийся ныне на ксенозоофилии.

— А по-моему, — тут же вмешалась настырная Сони, — если бы этого ксеноживотного не было, его стоило бы и нарочно сюда пригласить. Наши товарищи бывшие по уши погрязли во лжи, а ляян эту ложь только высветил. Если бы не ляян, мы бы думали: группа ещё существуют, в ней собрались единомышленники, всем можно верить…

Тут Бенито спросил у неё:

— Так ли уж здорово то, что ваша группа распалась?

Сони в ответ:

— В глубине души группа распалась раньше.

Может, она и права. Только Драйхорн в том не уверен. Иногда можно жить и творить, не доискиваясь правды.

— Вы, ребята, — вздохнул Бенито, — почему-то не в силах простить им даже минутную слабость. Это наталкивает меня на странную мысль. Не влекло ли и вас любопытство к тому же ляяну?

Сони в ответ:

— Да, влекло. Отпираться не буду. Но ни я, ни Драйхорн…

— Что же тогда вас двоих удержало?

— Ну, — Сони смутилась, — мы всё-таки любим друг друга…

— То есть, и вас удержало не благо для «Оу Дивиляй»?

Ай, молодец этот Бенито Родригес! Ловко умеет поймать человека и вылущить смысл.

Глава 16. Врач с человеческим лицом

(примерно сейчас про сейчас;

воспринимает Мигель Гонсалес, врач Службы безопасности колонии, командированный в Свободный Содом)

1

Здание содомского госпиталя, на которое сориентировали доктора Гонсалеса в поисках Диего Рамиреса, раненого охранника, выглядело не то чтобы вообще нежилым, но крайне пустынным. Проходя по гулкому коридору мимо пустых палат, поневоле припомнишь заколоченную больницу в том столичном посёлке, который затем назвали Новым Бабилоном. Даже нет, слово «припомнишь» неадекватно. Припоминают лишь то, что не лезет из памяти без специальных целенаправленных усилий. А вот образ больницы из Нового Бабилона — именно лезет, все усилия — лишь на то, чтобы не лез.