Очарование темноты

— Теперь-то уж они совсем прикипели, приржавели, заросли, Петенька, — сказала старуха, жена сторожа Денежкина. Она знала Петю с детства и пускала его вместе с Павликом Лутониным, с Витасиком Жуланкиным в заросли.

Денежкины, наследственно сторожившие иртеговский завод, жили здесь, в старой конторе, за десять рублей в месяц.

— Гуляй, Петенька, — провела Денежкина Петю через сквозные сени каменной конторы, выходившие одной дверью в завод, другой за его стены. — Ружье-то с собой возьми. Теперь тут и крупная птица гнездится. Глухота.

Последний раз Колесов был здесь лет пять назад. Двор завода, поросший и тогда уже молодым ельником, теперь походил на лесной питомник. Ели и березы подымались до крыши главного здания завода. Заросли и склады. Ежи, зайцы, кролики нашли здесь счастливое убежище. Их запустили сюда играючи Витасик и Петя. Они размножились, обереженные от хищников, и шныряли теперь под ногами. Нашли здесь постоянное пристанище и птицы.

Обойдено все. Прикинуто. Промерено и оценено. Лучшего и невозможно представить. Капитально строил Евлампий Иртегов. На многие годы замышлялся им винокуренный кремль. Недорого стоит его воскрешение, недолгой будет расстановка станков. Как только начать и с чего разговор с Катей?

Подумав о ней, он услышал ее голос:

— Кто это бродит в моем заколдованном царстве? Кто пугает моих зверьков и птичек?

— Это я, Катя.

— Как ты забрел сюда, дерзкий стрелок? — спросила она, выйдя из ельника.

Петя уловил знакомую интонацию, ту, которая звучала, когда он, Катя, Эльза, Витасик, Павлик, Костя Денежкин и его сестра Маруся играли в «Спящую красавицу». Красавицей была, конечно, Эльза. Маруся Денежкина изображала спящую служанку царевны, мальчики — спящих слуг. Катя была ключницей, сторожившей старый замок, которую не брал никакой сон, а Петя был царевичем-королевичем, принцем и даже Иванушкой-дурачком. Каждый раз для игры придумывались новые сюжеты. Сегодня он был тоже новым и нужно было по-новому играть.

— Я не вор, не разбойник, царевна, — ответил с поклоном Петя, не зная еще, что скажет он дальше. — Я вольный стрелок из далеких земель. Пришел посмотреть на твои уснувшие палаты, царевна.

— Уж не хочешь ли ты разбудить их, вольный стрелок?

— Разбудил бы, царевна, да не знаю как…

— А зачем тебе их пробуждение?

— Зачем? — спросил он, как обычно. — Вот это-то я и боюсь сказать вам, Екатерина Алексеевна. — Он протянул руку и, выходя из игры, сказал: — Здравствуйте, Катя!

— Здравствуйте, Петя, отвечу и я с добавлением «те», если «вы» теперь заменило наше всегдашнее «ты».

— Да нет, что ты, Катя! Мне показалось, что мы давно выросли. Стали серьезными людьми. Ты так самостоятельна, богата и независима, что мне нужно знать свое место и…

— Петя, остановись на этом «и» и не обижай меня. Зачем ты здесь?

— Захотелось. С этим местом столько связано. Здесь наши с Витасиком ежи, зайцы… Здесь я ловил птиц. Тебе не нравится?

— Да что ты, Петя! Витасик тоже приходит сюда, и очень часто.

— А он зачем?

— За тем же. — Серые глаза Кати смеялись. — За тем же, что и ты.

Мнительному Колесову показалось, что Жуланкиным пришло в голову то же, что и ему. И это было вполне правдоподобно. Жуланкин, а может быть, и пронырливый Шутемов, соединяясь теперь через Эльзу и Витаси-ка, задумали воспользоваться этим заводом.

— В каком смысле ты сказала, Катя, что Витасик приходит за тем же, что и я?

— В том же.

— В каком «том же»?

— Витасик любит птиц. И не просто любит, а одержим чижами, чечетками, снегирями, щеглами. Витасик сказал, что теперь, когда ему не нужно больше учиться, он может наверстать потерянное, и соорудил у себя в саду «птичий рай». Это птичий домик с пристроенной к нему… и не знаю, как назвать это сооружение, клеткой, что ли, только очень большой. На столбах и поперечинах натянута сетка. За сеткой посажены деревца, установлена скамейка, размещены кормушки, поилки, скворечницы, гнезда и напущены птицы.

— Странно.

— Мне тоже сначала показалось это несуразным для его возраста, а потом я поняла, что в этом есть какая-то прелесть ухода от кузниц, мастерских, которые ему ненавистны, в мир его наслаждений. Ты видишь, стоит-западня? Это его. У него недостает для пары не то чижихи, не то щеглихи.

Вспомнив об Эльзе, Петя заметил вскользь:

— Поймает. Скоро в его птичьем раю все будут жить парно.

— Ему завидовать не стоит.

— Но все же он удачливый ловец.

— Мы очень часто завидуем чужому выстрелу, пусть даже в воробья, не замечая рядом дичь крупнее, которая без выстрела сама в ягдташ стремится… Так кто-то, в какой-то из пьес, будто нечаянно… Случайно реплику такую обронил. И кажется, тогда ее не понял тот, для кого она ронялась.

— Почему же?

— Не знаю. Наверно, был он привередлив. А может быть, и толстокож… А то и тугодумен. Люди так научились усложнять и самое простое… Ой! Я тоже, кажется, заговорила белыми стихами, как та, в той пьесе, что вместе с репликой к его ногам была готова броситься сама… И быть растоптанной… Не вообще, конечно, а его ногами. Ты, Петя, почему вздохнул?