Очарование темноты

— Вы, Геннадий Наумович, всегда были моим мудрым советником, — стала признаваться Катя в расположении к Палицыну. — Зачем теперь мне Векша без Лу-тони? Я вызову Донатова, поручу ему и вам избавить меня от завода.

На его лбу от радостного волнения проступили капельки пота. Утирая их надушенным платком, он, стараясь выглядеть объективным посредником, сказал устало и одобрительно:

— Логика всегда берет над вами верх. Наверное, подчиняясь ей, вы захотите избавиться и от тележного завода…

— Нет. Никогда. Пусть он приносит мне убытки. Пусть требует каких угодно доплат. В нем очень много для меня заключено.

— Мне ли не знать этого, Екатерина Алексеевна. В нем теперь заключено еще больше, чем вы думаете и чем я мог предполагать. Коварнейшая из женщин, каких не доводилось мне видеть и в преступных кругах, узнав о моей поездке к вам в Петербург относительно Векшенских заводов, заставила меня содрогнуться и превратиться в невинного комарика по сравнению с нею, смертельно жалящей змеей, как справедливо называл ее Парамон Антонович Жуланкин, не успевший отомстить за сына.

Предпосылая такой сложно вышиваемый узор, Палицын искусно выматывал Иртегову, чтобы стать в ее глазах не соучастником, а спасителем.

— Я это знаю, Геннадий Наумович. Только, пожалуйста, без золочения пилюли. Что хочет Эльза?

— Она хочет уплатить вам за тележный завод векселями упокоенного ныне Стрехова.

— Как поворачивается у вас язык, Геннадий Наумович, повторять ее слова?

На это Палицын дрожащим голосом признался:

— Я и сам не знаю, как она заставила мой язык стать жалом. Но на моем месте так поступил бы всякий честный человек. К векселям, не имеющим теперь никакой цены, она дает придачу… придачу, которая подчинила меня ей и подчинит вас, Екатерина Алексеевна.

— Какую?

— Мужайтесь. Имя этой придаче — Петр Демидович Колесов.

— Как?!

— Если б я знал, «как»! Думаю, что у нее Петр Демидович нашел убежище, которое стало для него западней. Ловушкой.

— Да правда ли это?

— И я не поверил бы ей, но вот письмо.

Палицын вручил Иртеговой конверт без надписи. В конверте на небольшом листке Петиной рукой было написано:

«Катя, Шутемовы требуют твоего согласия ценой моей свободы. Остальное расскажет Палицын. П. К.»

— Откуда у вас это письмо, Геннадий Наумович?

— От нее же. Она передала мне его в открытом виде. Я положил письмо в конверт.

— Почему же вы не обратились к властям, чтобы арестовать Эльзу и добиться у нее, где находится Петр Демидович?

— Добиться? Добиться, вы говорите, Екатерина Алексеевна, и предать Петра Демидовича полиции, которая жаждет отправить его на каторгу?

— Я поняла. Я все поняла, Геннадий Наумович, — сказала Катя. — Шутемовы будут владеть тележным заводом. Будут. Но кто поручится, что Петр Демидович не будет схвачен ими же предупрежденными жандармами?

— Я! Да, я, — сказал Палицын. — Об этом я думал всю дорогу. Напряг весь свой ум. Завод вы продадите за векселя после того, как Петр Демидович будет в безопасности, где-то за пределами досягаемости… В Берлине, в Риме… Лучше в Лондоне. Туда есть ход через нашего старого знакомого — Анатолия Петровича Мерцалова.

— Кто он сейчас?

— Он был при Думе кем-то… Теперь — не знаю. К кому-то примыкает, от кого-то открещивается, а в общем сам с собой. Свободный литератор-публицист…

Катя уставилась в одну точку. Она взвешивала и проверяла. Ей не верилось, что Эльза может пойти на риск и переправить Петю в Лондон до передачи ей завода, и она сказала Палицыну:

— Что-то в этой подлой сделке есть непродуманное, легкомысленное со стороны Эльзы. Змеи недоверчивы. А вдруг я раздумаю подписывать купчую после того, как Петр Демидович окажется в Лондоне? Она пе способна верить честному слову… И тем более — врага.

Палицын одобрительно склонил голову.

— Вы абсолютны в своих догадках, Екатерина Алексеевна. Она и отцу >без нотариальной расписки не дает денег. Ее жестокая игра рассчитана до последнего хода. Я, ненавидя это спрессованное олицетворение капитализма в ее коварстве, не могу отказать ей в умении вести бой. Я тоже спросил Эльзу Патрикиевну: «А вдруг Екатерина Алексеевна не вознаградит за свободу Петра Демидовича заводом?..»

— И что же она?

— Она рассмеялась на это и сказала: «Пусть попробует… Тогда ее друг детства милый Павлик Лутонин будет мною отправлен на каторгу в Сибирь».

Трудно было Кате скрывать свое волнение.

— И он у нее в руках?

— Очевидно, если верить записке Павла Гавриловича к невесте. Он просит ее обменять на его свободу адресные карточки должников по марочной продаже телег в рассрочку. Их тысяч на сто. Настенька Красавина в свое время, по требованию Павла Гавриловича, спрятала их в надежное место.

— Ах, щука!

— Ну, что вы, Екатерина Алексеевна, — хуже. В мать. Адресные карточки в сохранности у Настеньки. Я говорил с нею в Казани. Она вручит их Павлу Гавриловичу в безопасном месте, а Павел Гаврилович мне в обмен на заграничный паспорт. Так что все продумано ею до миллиметра.

Глаза Палицына были мутны, наглы и бессовестны. Он, конечно, был в этой афере не третьим лицом. Но как его уличить в этом? Нужно благодарить и соглашаться…

LVI