Очарованная призраками

– Так и в Камелоте танцуют, Шалот?

 Я прокашлялась и поправила его руку, а потом отступила еще дальше.

 Он засмеялся, но теперь не звучал холодно. Это был обычный его смех.

– И какое в этом веселье? – прошептал он мне на ухо, и по спине моей побежали мурашки, на которые я постаралась не обращать внимания.

 Щеки мои запылали, и Ланселот рассмеялся еще сильнее.

– Клянусь Девой, Матерью и Старухой, Ланселот, если не перестанешь надо мной смеяться, я своими руками отправлю тебя в огонь, – пробормотала я.

 Пустая угроза, и он об этом прекрасно знал. Ланселот приподнял брови и опустил на меня взгляд.

– Ничего не обещаю, – ответил он. – Но, если все-таки решишь не предавать меня огню, может, продолжим танцевать?

 Я почти засмеялась, а потом вдруг поняла, что он не шутит. Я сглотнула и кивнула.

– Хорошо. Но право толкнуть тебя в огонь после танца остается за мной.

 Он улыбнулся.

– Договорились. Но раз уж мы на Авалоне, а не в Камелоте… – Ланселот прижал меня к себе так, что между нами почти не осталось места, и опустил руку обратно на талию.

 Я покраснела и попыталась не думать о том, что этот танец заставлял меня чувствовать. Я словно вернулась в самую гущу толпы, и в ушах, и в крови у меня гремела музыка фейри.

 Страшно, но хочется большего. Слишком много. Недостаточно.

 Его близость невозможно было игнорировать: от Ланселота пахло дымом, медом и лавандой. Его грубая рука крепко сжимала мою ладонь, словно я в любой момент могла ускользнуть. Другая же прижималась к моей спине, удерживала меня, словно якорь. Он нависал надо мной, и лунный свет превращал его волосы в серебро: они были раздражающе длинными и чуть вились у ушей.

 И я вдруг представила, каково это: запустить в них пальцы. Но утонула я в результате в его глазах. Они удерживали мой взгляд, и в них не было ни капли привычного высокомерия. Ланселот выглядел так, словно нервничал, – впервые за то время, что я его знала. И, кажется, его удивляло это не меньше, чем меня. А еще от него веяло безумной энергией.

 Первый поцелуй был неизбежностью, но я все равно растеряла свое дыхание. Не знаю, кто из нас потянулся первым, кто кого поцеловал, но в один миг мы были Элейн и Ланселотом, а в другой уже тонули друг в друге, в омуте волос, и кожи, и губ, и языков, и зубов.

 Наши дыхания стали единым целым.

 И при этом мы все еще стояли.

 И мир двигался вокруг нас, словно ничего не произошло.

 Но он изменился, потому что, когда мы оторвались друг от друга, потрясенные и бездыханные, в топазовом взгляде Ланселота все еще сквозила неуверенность.

 Мир немного перевернулся, но лишь мы вдвоем это почувствовали.

 После этого ко мне пришли видения, гобелен за гобеленом, сцена за сценой, и повсюду – дороги, где мы не принесем друг другу ничего, кроме боли и отчаяния. Иногда Ланселот просто уходил. Иногда уходила я. Иногда разбивалось его сердце, иногда мое. Порой я видела, что следовало за этим: другие решения и другие предательства, которые питались друг от друга и росли.

 В некоторых видениях наша история вплеталась в легенду побольше – легенду о победе Артура или его поражении. Я видела, как часть моей собственной истории повлияет на будущее Альбиона.

 И каждый раз, когда видела все это, я клялась себе, что оно того не стоит, что я не позволю всему этому случиться. И каждый раз я расставалась с Ланселотом. Говорила ему, будто это в последний раз. Но на каждом костре я снова оказывалась в его объятиях и целовала его до тех пор, пока восходящее солнце не окрашивало небо и озеро пастелью.

 А потом это продолжилось и не на кострах тоже. Мы обменивались поцелуями в лесу, придумывали глупые оправдания для своего отсутствия, в которые остальные не особо верили. Мы проводили ночи в моем домике, сплетаясь в объятиях и слушая сердца друг друга. Мы ужинали с его матерью и много разговаривали. Мы рушили стены, показывали свои слабости, принимали их, внутри и снаружи. Мы полюбили.

 В детстве мой брат Лавейн пугал меня тем, что в замке ползает питон. Он предупреждал, что, если я не буду осторожна, тот схватит меня за шею и задушит: чем сильнее я буду сопротивляться, тем крепче он будет сжимать вокруг меня свои кольца. Лавейн, конечно, врал – он просто прочел о питонах в книге и решил меня помучить. Но я навсегда это запомнила.

 Вот на что была похожа любовь к Ланселоту. Я знала, как она закончится, но чем больше сопротивлялась, тем сильнее в ней увязала. Я не могла с этим сражаться. У меня никогда не было и шанса.

 Но брак? Это был выбор, а не случайность. Я могла сказать нет, могла контролировать эту часть своей жизни – так планировала делать и впредь.

17

– И зачем я нужна на рыцарском отборе? – вздыхает Моргана. – Все эти фанфары и церемонии… они ведь ужасно скучные.