Очарованные Енисеем

Однако продолжим наше медленное подоблачное движение: вот тянем над степями Хакасии и таежными белогорьями (Манским, Кутурчинским, Канским), а вот, ведомые магнитно точной лентой Енисея, уходим все дальше на север. И долго видим беспредельные пространства болотняков, сопок и гор в штриховке тайги, просторы Туруханского района и Эвенкии до той поры, пока зачарованный лет наш не пронесет нас по-над путоранским горным чудом в таймырское арктическое Заполярье. Господи, ну за что… все это?

А вид осенней тундры с воздуха, кружевного полотна в красных, желтых, рыжих и зеленых разводах-оторочках? А озера, водопады и каньоны в столовых горах-наковальнях? А восток Эвенкии – осененные полярным покоем горы в прощальном осеннем лиственничнике? Лиственница… Самое выносливое дерево – никакое другое не выдержит ни морозов, ни мерзлоты, ни гольного проколевшего камня под ногами… Совсем иная красота по сравнению с темнохвойной тайгой, но так же струнен набор ровных листвяжных стволов, так же подчинен замыслу их аскетичный строй. Сдержанно и торжественно горит желточное пламя хвои в лучах осеннего солнца. Когда лиственница облетит и олягут снега посеревшую округу, строгой гравюрой прорежут ее ветви серебряное северное небо.

Вижу наш край огромной дышащей картой – медленно проплывающей сквозь крап сухого снежка, сквозь опаловую дымку… Вот гора с белой проплешиной, вот тундрочка с чахлыми листвяшками и табунком оленей, вот огромная, почти недвижная река с седыми ледяными полями, вот прижатый к тайге даже не поселок – схемка построек с примерзшими к крышам дымками, и снова наплывает сизое перо, будто оберегая сердце: отдохни маленько, всего должно быть по силам. И вот, клоня крыло в развороте, уходим к востоку и, задумавшись, в мутном оконце меж облаков вдруг увидим безлюдные и фантастические ландшафты Анабарского плато… Дак это ж северо-запад Якутии! Воистину, только для карты есть границы регионов, тайга их не читает, и так же плавно переходит к соседней Якутии и Иркутской области, и так же тянутся к востоку непостижимые пространства земной плоти.

Но что нам эта плоть без людей?.. И как мал человек по сравнению с пространством… Как длинна дорога по тайге или реке, каким чудом встает вдруг поселение, городок, город, окружая огнями, вечерним уютом, так обманно скрывающим далекую сопку с тайгой, белый ли кусок тундры или пласт озера. Когда много дней проводишь в дороге в ожидании этих огней, обшарпанной заправки, столовки с немыслимым ужином, то великим счастьем станут расступившийся лес и горстка домишек.

Или засыпанная снегом избушка, к которой подходишь на лыжах еле живой и ведомый лишь одним знанием, что в ней дрова, береста, еда, да спасительные тепло и отдых. Что через час здесь будет жарко от железной печки, красно светящейся сквозь ржавчину, и весело от янтарного света керосиновой лампы… И синим квадратом будет густеть тайга в окошке, переваливаясь безлюдными верстами за горы, реки и озера.

И настолько несопоставимы площади пространств и площади населенных пунктов, что даже в большом городе не отпускает чувство условности этих огней, магистралей и торговых теремов. Шаткость их по сравнению с силой земли, с ее скрытым взором, зрячей плотью, будто наблюдающей, оценивающей, насколько мы ее достойны, насколько бережем.

Трудовая краса и запредельная рациональность выживания, бытовая тяжесть природы и человека воспитали себе под стать. И действительно, какая внутренняя стать, какая сила традиции и культура бытия народились на этих просторах! Какое многообразие народов! Хакасы и тувинцы – тюркский люд Южной Сибири, с какой-то жильной привязью к древности, к великой степной тайне, к земной тверди. Кажется, раздвинешь ковыль, приложишь ухо – и оживет она гудким бубном шаманки, конским топотом, космически таинственным голосом хомуса… А жители северной тайги – эвенки, кеты, селькупы, и якуты на самом востоке, таймырские ненцы, энцы, нганасане и долгане… Ну а уж русское население… Да еще с целой поднародностью – сельдюками, с великими традициями промысловой культуры, с ангарскими и енисейскими особенностями уклада. С целым миром, вобравшим и сохранившим дух, прежде повсеместный на Руси, а теперь оставшийся островами и являющийся нам перво-наперво в истинно русском языке.

А украинцы, а немцы, многие из которых стали настоящими патриотами Енисея. И подходим к сокровенному… Старообрядцы, добавляющие строгий свой строй в сибирский заповедник русского духа… Сколько про них сказано, написано, кто-то их любит до обожествления, кто-то копит к ним претензии, но забывает о главном: староверы – это единственное на Руси сословие, пронесшее незыблемость уклада сквозь века.