Я стал осваивать практику медитации, и как только освоил, во время своих первых медитаций я снова увидел этот глаз. Когда я его увидел, то ко мне пришло воспоминание, что кто–то когда–то говорил, что видение этого глаза — хорошая стартовая позиция для каких–то путешествий. Но тогда мне так и не удалось вспомнить, кто мне это говорил, и для каких путешествий предназначен этот глаз. Еще меня удивило, что был только один глаз, ведь в нашем мире у всех их по два. И как только я это осознал, то, закрывая глаза для медитаций, видел уже два глаза. Да и вообще в то время я не был склонен воспринимать видение этого глаза всерьез. Люди, с которыми я общался, рассказывали, что во время медитаций гуляли по красивым местам, и я хотел того же, а все остальное отметал как ненужное.
— И к чему привели твои занятия медитацией? — поинтересовалась я.
— Кое–что я могу занести себе в актив — к примеру, я откуда–то услышал, что существует какой–то центр, в котором заключены все знания. Я долго не размышлял и решил отправиться туда. В то время у меня уже была неплохая практика медитации, и я знал, что если престану разговаривать, а потом задам вопрос, то обязательно получу ответ. В тот раз я решил отправиться в этот центр, даже не представляя, что это такое. Мне удалось попасть в какое–то образование, которое очень трудно описать. Оно выглядело вполне материальным, но не было похоже на что–либо знакомое.
Так вот, когда я находился там, я знал, что мне удалось попасть туда, куда я хотел. Но там я не видел никаких сцен, не читал никаких текстов, если сказать по правде, то я вообще не представлял, что это за знание может быть. Но все–таки я что–то знал, что–то такое, что не мог выразить словами. И тогда я самостоятельно, еще до прочтенья книг Кастанеды, понял, что знание заключено не в словах, что это знание безмолвное.
Хотя нет, один раз все–таки я видел нечто похожее.
Как–то раз по телевизору показывали картину одного питерского художника, и там было изображено кое–что из того, что я видел там. Похоже, это место посещал не я один и не только этот художник, а также и те люди, которые эту картину выделили и признали интересной.
Если помнишь, когда Кастанеда описывал видение своей комнаты из позиции сновидения, то он написал, что эта комната была похожа на полотно кубиста. Некоторые талантливые художники могут изображать энергетические факты, и именно это делает их картины столь привлекательными для других людей, невзирая на манеру написания.
— Что это была за картина? — спросила я.
— Я этого не знаю, как и не знаю, кто ее написал, но если еще раз увижу, то обязательно запомню, чтобы рассказать тебе, — сказал Странник с улыбкой, — хотя у меня есть для тебя предложение получше. Зачем тебе искать эту картину? Отправься туда самостоятельно.
— Ты и сейчас занимаешься медитацией? — был мой следующий вопрос.
— Сейчас нет, дело в том, что после того, как я практически ежедневно на протяжении пяти лет занимался ею, я внес в свою практику много нелепых правил, и из–за этого для меня практика потеряла свою силу. Сейчас меня интересует сновидение. Эта практика более непредсказуема, да и я теперь настороже и свои правила больше не привношу.
— Ты знаешь, я тебе по–хорошему завидую, — подумав, сказала я, — если ты помнишь, дон Хуан говорил, что ученик может уйти только до момента нисхождения духа, но после того, как он увидел, он уже на крючке.
— Ты права в том, что я на крючке, и я горд этим обстоятельством, — ответил Странник, — но это не дает мне никаких преимуществ ни перед кем. Здесь, по большому счету, завидовать нечему. Это все просто обозначает, что до конца своих дней я буду пытаться двигаться в этом направлении, однако вопрос о результате этих усилий все равно остается открытым.
— Как изменилась твоя жизнь после этого видения? — спросила я.
— Ты опять сфокусировалась на мне, а я жду от тебя других вопросов, — ответил Странник, — пока я буду отвечать на этот твой вопрос, ты соберись с мыслями и задай тот вопрос, который я от тебя жду.
— И все же? — настояла я для того, чтобы попытаться сформулировать следующий вопрос.
— Если смотреть со стороны, то жизнь моя практически не изменилась, кроме того, что я престал бояться темноты, и даже, наоборот, стал находить ее успокаивающей. Хоть я продолжал жить обычной жизнью, что–то внутри меня изменилось. Я перестал верить окружающим, я просто понимал, что все они разыгрывают какой–то фарс, что они занимаются чем–то, что не имеет никакого смысла. Я внимательно наблюдал за окружающими и пытался определить, знают ли они то, что знал я, но насколько я мог судить, никого не волновали интересовавшие меня вопросы. Из–за этого я чувствовал себя чужаком.