Очаровательное захолустье

Ага! Явился не запылился! Сияя очами, высокими длинными прыжками из цветов, поднимающихся над лугом, белая, серебряная грива сдувается набок. Стоп! Выскочил из травы на тропинку и, увидев меня, изумленно застыл, как на картине, — анфас, но чуть боком... любит себя показать: тонкая, гордо поднятая морда, серебристо-белая на конце, огромные, черные, насмешливые очи, стройные ноги в белых «носочках» — и главное, ярко-рыжая богатая шуба, так очистившаяся здесь на воздухе, сверкающая, как медная проволока... Красавец, красавец!

— Ладно уж! Заходи!

Радостно тявкнув, прыжком подлетел к воротам, прогнувшись, как молодой, шнурком проделся под воротами — и замедленными прыжками, сияя шубой, чуть снесенной вбок, бегом полетел к крыльцу.

— Заходи уж! — открыл дверь. — Господи, мокрый-то!

Я вспахал пятерней его шерсть — резко запахло псиной, и поднялся целый рой каких-то полупрозрачных точек... и на кисти у меня вдруг вздулся белый волдырь.

Комары! Ты еще и авианосец комаров! Будто они сами летать не умеют: вон обсели весь потолок... Уйди! Отпихнул его — но он и это принял как ласку, стал прыгать, класть лапы на плечи, приблизя свой черный блестящий нос к моему рту, страстно вдыхал.

— Ну — что тебе? А! Не ел, честно, ничего! Ей-богу — не ел!

Повернувшись, случайно задел тихо брякнувшую его «уздечку» на гвозде, что вызвало новый всплеск эмоций: радостно визжа, подобострастно заглядывая снизу в глаза, забегал по половицам туда-сюда... Ну? Идем? Ну когда же? С отчаяньем гулко грохнулся на пол, словно мешок костей.

— Ну ладно уж! — снял с гвоздя поводок с ошейником.

Полное ликование, прыжки, вой!

— Ну все, успокойся!.. Сидеть! Дай хоть ошейник напялить!

Уселся, как воспитанный пес, дал натянуть ошейник. Удивительное творение! Кроме круглосуточного шлянья по местным красавицам, требует еще и обязательной чинной прогулки с хозяином, как преданный, благонравный пес. И в этом нельзя его винить — ведь есть же у него хозяин! И он об этом помнит! Хотя и не всегда!

— Красавец! Какой красавец! — неслось изо всех калиток, к сожалению не про меня.

Пес шел чинно, смиренно, стараясь ступать нога в ногу со мной, терпеливо за эти полчаса искупая все свои прошлые — и будущие — грехи.

Грехи, конечно, были — но то все были грехи любви.

Бывало, крался за тобой по дороге, в тени кустов, до самой станции, где машины, воры, бандиты и где породистому благородному псу делать нечего. Хитрость его, эти прятки почти на виду были так трогательны (может, специально так делал?), что не было никаких сил его разоблачить. Но вот уже пошла криминальная действительность: рынок, гортанные голоса, продавцы шапок, сделанных явно из собачек. Я резко поворачивался:

— Ты здесь? Я сказал тебе — немедленно домой!

Он застывал, словно пораженный громом... Так вроде прятался, а все равно — разоблачен.

Опустив голову книзу, поджав хвост, он горестно уходил по дороге к дому... и снова крался вдоль лопухов!

— Ну, ты получишь у меня!

Это уже на базарной площади... виновато спрятался за ларек.

И когда, весь уже поглощенный предстоящими тягостными делами, идешь по платформе — он вдруг радостно вылетает тебе навстречу, развеваясь как знамя, и на всякий случай застывает неподалеку, поедая тебя счастливым взглядом, широко размахивая пушистым хвостом: мол, вот как я тебя люблю — не могу расстаться!

— Красавец! Какой красавец! — Хмурые люди начинали улыбаться, обтекая его.

— Ну, молодец, молодец! Доволен?.. Иди!

Иногда видел его еще и из электрички — он выскакивал из чистого соснового леса, пробегая напрямик по диаметру, снова к железнодорожной линии... не всегда, правда, успевая — но я, выехав из-за поворота, глядел в ту сторону всегда: выскочит ли? Замечал, городские дела лучше шли после этого!.. Грех ли это?

Но сейчас он чинно вышагивал рядом, стройными ногами в белых носках, собирая со всех сторон комплименты, сосредоточенно искупая примерным поведением бывшие (будущие) грехи. Знал бы он, что искупление будет гораздо тяжелей!

Еще проходя сквозь калитку, я жадно, почти как Тавочка, всосал запахи: ага! пахнет гнилью и слегка уже — грибами! так! Я снял с частокола целлофановый мешок, наполовину налитый дождем, с темнеющим в середине ржавым ножом... вдруг что попадется? «Грибники ходят с ножами»! Название моего следующего произведения... пока, правда, не знаю, о чем.

И только мы вошли в лес, я стал жадно внюхиваться, как пес: откуда веет?

Но перед Тавочкой, конечно, открылась картина побогаче. Он страстно куда-то меня тянул — и вдруг остановился, застыл, с ходу ударившись о какой-то запах. Потом жалобно заскулил: ну?.. пустишь?

— Ладно! Беги! — Я отстегнул его, и он исчез, как молния, хруст веток недолго был слышен! И снова стал нарастать: кругами носится! Вот выскочил, встрепанный, сгоряча даже не признав, злобно облаял — меня, хозяина! — и тут же, поняв свою ужасную ошибку, мгновенно начал лаять куда-то вдаль, показывая, что никакой ошибки и не было — он сразу облаивал того, дальнего, но коварного врага.

— Ну, молодец... молодец! Беги!