Очень долгий путь

Медицина была сама по себе, больница и больные — сами по себе. Разумеется, за исключением власть имущих— у этих были личные, постоянные врачи. Основная же масса народа, все неимущие и малообеспеченные классы и прослойки, лечилась докторами, как правило, заочно. Для этого достаточно было кому-либо из родственников принести врачу на «просмотр» мочу, мокроту и прочие выделения, чтобы по их внешнему виду был поставлен диагноз. Правилен ли был такой диагноз, никто никогда не мог выяснить — вскрытия не делались, они были запрещены. Запрещены были и операции, а потому от студентов требовалась клятва, что они никогда никакой операции и вообще никакого «рукодействия» производить не будут.

Конечно же, никакая прикладная хирургия на факультете не преподавалась! Впервые профессор хирургии появился там приблизительно в 1635 году — через триста шестьдесят лет после основания медицинского факультета.

Неопытные и беспомощные у постели больного, жертвы консерватизма в науке и схоластической учености, самоуверенные и заносчивые, выпускники факультета были тем не менее намного образованней большинства людей своего времени.

Они многое знали, эти дипломированные доктора.

Только знания их мало помогали лечить людей. Хирурги знали несравненно меньше. Но они — лечили.

Вот почему так долго длилась борьба между врачами и хирургами, между братством св. Козьмы и Парижским университетом. Хирург-полуневежда был опасным конкурентом; образованный хирург становился во сто крат опасней.

Первая серьезная победа была одержана французскими хирургами лишь в начале XVIII века: они получили право на образование. В коллеже братства было создано пять кафедр: анатомии, теоретической и практической хирургии, оперативной техники и акушерства. А через несколько лет медицинскому факультету был нанесен генеральный удар: в 1731 году в Париже открылась Хирургическая академия, и хирурги получили одинаковые права с врачами.

Академия стала со временем мировым центром хирургии, она пользовалась всеми привилегиями медицинского факультета. Она поднялась выше его по значению: стать доктором хирургии мог только тот, кто имел уже степень доктора медицины.

…А теперь вернемся к Амбруазу Паре, снова в шестнадцатый век.

…И Гиппократ писал на родном языке

Пока мы путешествовали по средневековой хирургии, Амбруаз Паре творил в ней чудеса.

Нигде так ярко, как на войне, не проявляются таланты хирурга, его смелость и сообразительность, его изобретательность в спасении раненых. Паре был душевным и добрым человеком и изо всех сил старался избавить своих подопечных от страданий и мученичества. Общепринятое хирургическое лечение, особенно огнестрельных ран, само по себе было мученичеством; от этого лечения можно было умереть скорее, чем от ран — от него частенько и умирали. Это была та самая почва, на которой могло взрасти и пышно распуститься семя великого таланта, заложенное в юном хирурге.

В то время не существовало организованной помощи раненым, цена солдатской жизни равнялась нулю. Раненого на поле боя можно было лечить, а можно было и не лечить, можно было попытаться спасти, а можно было предоставить умирать. Ни у кого это не вызывало угрызений совести — так было принято, такова была традиция. Только в 1591 году король Генрих IV, начертавший на своем знамени слово «гуманизм», издал указ об оказании обязательной помощи раненым.

Но это было в 1591, а поход, в котором Паре начал революцию в хирургии, происходил в 1537 году.

Шла война между французским королем Франциском I и германо-римским императором Карлом V — одна из многочисленных франко-германских войн. И было сражение в одном маленьком итальянском городке. С точки зрения военной истории — ничем не примечательное сражение; с точки зрения истории хирургии — великое сражение и великая победа. Победа безвестного французского цирюльника, поразительно наблюдательного и умеющего делать далеко идущие выводы, несмотря на свое полное медицинское невежество.

Должно быть, в силу своей молодости и в силу своего человеколюбия Амбруаз Паре органически не мог оставить без посильной помощи ни одного раненого, попавшего в его поле зрения. Но в сражении при маленьком городке Сузе — надо же такому случиться! — у Паре не хватило бузинного масла, коим в кипящем виде надлежало заливать огнестрельные раны.

У шатра цирюльника-хирурга горел костер, и на нем в котле кипела масляная смесь. Паре втискивал в рану горлышко воронки, набирал черпаком адскую кипящую смесь и лил ее в рану. Раненые корчились от нестерпимой боли; лекарь — от сознания, что причиняет им нечеловеческие муки. Но иного лечения огнестрельных ран не было: кипящая смесь из бузинного масла и некоторых других компонентов считалась единственной целительницей и спасительницей от отравы, которая проникала в рану вместе с пулей или образовывалась внутри нее от грязи и копоти.

И, страдая вместе со своими пациентами, Паре вынужден был делать то единственное, что делали другие хирурги и цирюльники и что было официально предписано наукой.