Очень долгий путь

В 11 часов 10 минут пострадавший доставлен в 50-ю больницу Тимирязевского района Москвы. Он был без признаков жизни. В лице — ни кровинки, оно землистого цвета. Первая запись в его истории болезни: „Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобновисочной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок“.

Дни и ночи не отходил от больного нейрохирург Федоров, тот самый Сергей Николаевич Федоров, о котором говорят, что он вытаскивает больных с того света… Больного вывели из состояния шока… На третьи сутки начались перебои сердца. Пульс едва прощупывался. Агония. В артерию Федоров ввел под давлением кровь и норадреналин. Сердце забилось нормально. Но затем начался травматический парез (неполный паралич) кишечника и анурия.

…Деятельность кишечника и почек восстановилась, больному стало лучше… Но в пять часов утра 12 января больной почти перестал дышать. Снова агония… Конец?»

Подключили аппарат «искусственные легкие», и смерть отступила в третий раз. Но 22 января начался отек мозга. В разные концы мира пошли телеграммы — искали препарат, название которого еще даже не знали. Препарат пришел сперва из Англии, потом из других мест. Лекарство поспело вовремя — отек ликвидировали. Сорок дней Ландау был на искусственном дыхании. Невидящий остекленевший взгляд не был взглядом живого человека.

«Через полтора месяца после катастрофы врачи сказали, что жизнь больного спасена. Но он все еще был без сознания…

Впервые у Дау заметили осмысленный взгляд 22 февраля… Но прошло еще долгих шесть недель, прежде чем больной сказал первое слово… Первое слово Дау сказал 8 апреля. Это было одно-единственное слово, обращенное к медсестре: „Спасибо“… А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках…

Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает».

25 января 1963 года Ландау выписали из больницы домой. Он умер 1 апреля 1968 года, через шесть лет и восемьдесят пять дней после катастрофы.

Эти отрывки взяты из документальной книги «Страницы жизни Ландау», написанной Майей Бессараб, человеком, знавшим его с детства, тридцать лет записывавшим в дневник все события жизни Ландау, его слова и фразы, его рассказы о собственной жизни. И все, что происходило с ним с момента аварии, — весь его долгий путь «с того света».

Приводя в своей книге эту историю беспримерной борьбы за жизнь человека и великого торжества медицины, французские журналисты Дорозинский и Блюэн спрашивают: в те дни, когда остановилось сердце Ландау и прекратилось дыхание, могло ли тогда его сердце быть использовано для пересадки? И отвечают: вполне вероятно. Но, пишут они, в Советском Союзе существует метод оживления больного, которого в обычных условиях можно было бы считать умершим. И Ландау, агонизировавший со дня катастрофы, был «воскрешен» вливанием крови в лучевую артерию. «Тело его было безжизненным, — пишут авторы, — не реагировало ни на какие раздражители. Рефлекторные дыхательные движения не появлялись. Стоило выключить аппарат искусственного дыхания, как дыхание самого больного останавливалось». И дальше: «Чтобы точно сопоставить эти два случая, недостает многих элементов, которые, по всей вероятности, утрачены навсегда. И все же можно заметить несколько общих черт: у Дениз Дарваль, как и у Ландау, мозг был поврежден, но, по-видимому, не настолько, чтобы центры, контролирующие дыхание, сразу были выведены из строя. У нее, как и у Ландау, были множественные переломы тазовых костей и, как и у Ландау, сердце еще билось. Биение сердца прекратилось только через двенадцать часов после катастрофы, когда кейптаунские хирурги отключили искусственное дыхание: по их убеждению, причиненные больной ранения были несовместимы с жизнью. На самом деле сердце остановилось через двенадцать минут после прекращения дыхания».

В медицине не может быть двух абсолютно идентичных ситуаций, поскольку нет в мире двух абсолютно идентичных организмов. Совершенно неизвестно, ожила бы Дениз Дарваль, если бы реанимация продолжалась значительно дольше, чем это было. Известно другое: борьбу за ее жизнь прекратили как раз в тот период, когда группа хирургов ожидала донора для пересадки сердца, прекратили так скоро, что неизбежно возникает вопрос: а все ли было сделано?

Неизвестно и то, сколько дней прожил бы Вашканский со своим больным сердцем — месяц, два, три? А пересаженное сердце билось только восемнадцать дней.

Допустимо, конечно, в первом эксперименте что-то недодумать, в чем-то ошибиться. Допустимо ли это при эксперименте на человеке?

Один маленький пример, промелькнувший в прессе два года спустя, с поразительной наглядностью показал: не может никакой, даже самый опытный медик, даже группа медиков, даже с приблизительной точностью предсказать, сколько времени осталось жить больному.