Очень гадкая книга (СИ)

- Вы что-нибудь слышали о личном дневнике Президента Войны? – сказал он. - Уверен – слышали. Думаю, весь цирк начался именно тогда, после публикации записей этого чиновника. Почитайте его записи – очень интересно. У него чётко описан процесс деградации честности и самостоятельности европейского чиновника усилиями трансатлантической дипломатии. Там же сказано, цитирую: зерном, давшим, наконец, чудовищные долгожданные плоды, послужило выступление их президента, когда он засадил своему чиновничьему аппарату идею, что гениально и то, когда ради признания и славы, если у вас нет таланта исторгать эпохальные творения и мысли, делаются и говорятся такие вещи, от которых блевать хочется. Тогда-то и появилась, хоть её никто и не просил, школа для приёмных детей из однополых браков. А уж с появлением этого сами знаете, что началось.

- Я что-то такое слышал об том дневнике, - ответил тот, кого перебили, - но это ж публичная информация. Я не слишком сторонник доверять источникам, которые выкладывают в интерент.

- Публичной эта информация стала, благодаря действиям хакеров-азиатов.

- Тоже не факт.

- Чёрт побери, вы правы, Министр.

- Но, за попытку спасибо.

- Да, всегда, пожалуйста. Я так и думал, что влезу сейчас, откуда не вылезу.

А «Министр» с невозмутимым видом, но возбуждённо продолжил:

- Тот, кто составил этот учебник, мало подумал, скажу я вам! Падение нравов в Европе никак нельзя было печатать на одной странице с указанием на изоляцию аквапофагов, вообще не следовало увязывать эти явления вместе. Ведь, тогда получается, что культура аквапофагов оказывала сколько-нибудь влияние на нашу, что имело место наличие точек соприкосновения нас с ними. Но ведь именно отрицание этого факта красной нитью отмечается на протяжении всего учебника. А получается наоборот! Обозначение связи падения наших нравов с изоляцией аквапофагов напрямую указывает на аквапофагов, как на систему, которая это падение сдерживало. Падение нравов – это явление отрицательное, а сдерживание этого падения – явление положительное. Зададимся вопросом: какие усилия прилагали аквапофаги, чтобы сдерживать наше падение? Ни-ка-ки-е! Просто то, какие они есть, не давало нам стать такими, какими мы стали? Тогда зачем…

Я бы с удовольствием послушал, о чём ещё здесь будут говорить, хотя для меня немного диковато было слушать всё это, но мне стало скручивать живот (появилась нервозность), и я спросил только, в какой стороне ближайший туалет, и унёсся в указанном рукой направлении.

Сначала было экзотично побродить по коридорам, понаблюдать людей и полюбопытствовать по кабинетам, но через некоторое время у меня стали появляться признаки бешенства: то ли оттого, что нет-нет, да и напарывался на двери, куда не мог войти, то ли от того, как ко мне относились – как к какому-то домашнему питомцу, прогуливающемуся между них. При мне не смущались говорить, о чём им думалось, при моём приближении разговоры не затихали и не обрывались, а продолжались, как ни в чём не бывало, о чём бы до этого речь не шла (за исключением случая с двумя женщинами, которые, я засёк, сменили тему разговора, когда я к ним приблизился - обо мне говорили, наверно). Я стал думать, как мне спровоцировать хоть что-то, хоть какие-то действия в отношении меня, и решил подсесть к девушке, которая с глубоким вниманием сидела в наушниках за небольшим столом с двумя мониторами. Она своё панибратство продемонстрировала спокойным приподниманием брови, как будто из-за этого ей могло оказаться удобней скоситься на меня, подсевшего, и, как ни в чём не бывало, продолжила вслушиваться в наушники. Когда она их сняла, я спросил:

- Что слушаем?

- Директор одной из школ приёмных детей в Северном Штате сообщил в Министерство образования о необходимости отправки в психологический диспансер пятнадцати детей.

- И что это означает?

Женщина скрипнула зубами.

- Что вы видите на лице у этого ребёнка? – спросила она, указывая на фотографию в углу монитора (чёрт, вспомнил я, фотография моей дочки, она же была в кармане моего пиджака, срочно к себе в комнату, и проверить – на месте ли она; быстро закончить разговор, и к себе).

- Улыбку, - ответил я.

Она еле заметно выпрямилась – заметила, что я стал беспокойный после её вопроса, и, наверно, приписала это своему неосторожному вопросу.

- Завтра она и вот эти другие, - она провела пальцем под всеми остальными фотографиями детей в углу монитора, располагающимися рядом с первой, на которую она обратила моё внимание, - все эти пятнадцать детей навсегда лишаться обстановки, которая делает такое с их лицами.

Я хотел спросить у этой женщины, имеет ли эта девочка к ней самой какое-то личное отношение, очень хотел узнать, что привело эту девушку сюда, но можно ли было это делать? Посмотри, сказал я себе тогда, где ты, кто и что тебя окружает. А не являются ли здесь такие вопросы табу?

- А наш Министр имеет к этому какое-то отношение? – не нашёл я ничего лучшего, что спросить.

- О, вы уже знакомитесь? – улыбнулась она. – Нет, он занимается историей культуры и нравов Европы нашего века.