Очень хочется жить

- Вот товарищи бойцы посылали… - Щукин сердито поглядел на Гривастого, на его виновато примолкших друзей. Старик истолковал этот взгляд как поддержку. - Барашка зарезали - я не жалел, такое дело, кормиться надо… А за самогонкой ходить трудно мне, ноги у меня ослабели, утром встану, насилу разогну их, скрипят и скрипят, словно заржавели. Барашка еще зарежу, если надо, а за самогонкой не посылайте…

Щукин, разозлившись, схватил тяжелый кувшин и с размаху брякнул его о столб изгороди, в стороны полетели брызги и черепки. И сразу потянуло терпкой, захватывающей дыхание пряностью.

- Чую, первач был - огонь, - отметил Чертыханов, принюхиваясь. - Не повезло вам, ребята…

- Как это все называется? - строго сказал Щукин, обращаясь к бойцам. - И вы воины, защитники Отечества? Мародеры, вот вы кто!.. - Бойцы, вымытые и выбритые, стояли перед ним навытяжку.

- Помещение привести в порядок, - сказал я. - Без приказания никуда не отлучаться. А задумаете уйти, уйдете, все равно не скроетесь - найдем. И тогда разговор будет другой.

- Разве мы уходим, товарищ лейтенант, - мрачно отозвался Гривастов. - Плутали, плутали одни по деревням и лесам и вот пристали тут… - Он провел пальцем по грубо сделанному шву. - Нас самих мутило от такой жизни.

- Вы в каком полку воевали?

- Мы все из двенадцатого полка. На Березине разбили нас…

- Сержанта Корытова знали?

- А как же! - Бойцы оживились. - Он был связным нашего комбата…

- Он погиб, - сказал я. - На нем мы нашли знамя вашего полка. Оно теперь у нас. - Пятеро бойцов замерли, вытянувшись. Вы кем служили в полку? - спросил я крайнего.

- Я и вот сержант Кочетовский - из полковой разведки. - Гривастов кивнул на соседа, стройного бойца с узким лицом; тонкий прямой нос с нервно вздрагивающими ноздрями, острый раздвоенный подбородок, острые злые усики в ниточку и хищно прижмуренные светлые глаза наводили на мысль о коварном и немилосердном характере - у такого рука не дрогнет. - Остальные рядовые первой роты второго батальона: Хвостищев, Стома и Порошин, - небрежно прибавил Гривастов.

- Разведчики - это хорошо, - обрадовался я. - Разведчики нам пригодятся… Сержант Гривастов, после уборки дома приведите оружие в порядок, назначьте двоих в караул, по очереди… Задерживайте всех, кто будет идти мимо или подойдет к дому…

2

Через час в избе пахло вымытым полом, разварной картошкой и бараниной. Старый лесник Федот Федотович Лысиков понял, очевидно, что своеволию жильцов пришел конец, что домишко его не спалят спьяну, и повеселел; он сам, по своей воле, выделил нам ярку, которую Чертыханов прирезал; достал кружки и чашки, суетливо и услужливо бегал из дома на огород, потом на двор, в погреб, опять в дом - готовил ужин. Прокофий угостил старика и бойцов остатками меда; из нас никто, кроме Васи, его не ел. Мы ужинали при тусклом, умирающем свете керосиновой лампы, плотно занавесив окошки. Присутствие среди нас Федота Федотовича и Васи создавало обстановку тихого и мирного вечера; война шла стороной, по большакам, даже отзвуков не докатывалось сюда.

После ужина Чертыханов протяжно, с подвывом зевнул, широко распахнув зубастый рот, отрешенно поскреб грудь и грохнулся на пол, сонно проворчав:

- Разрешите отлучиться минут на шестьсот… Подальше от грешной землицы… - И тут же уснул. Возле него свернулся в клубочек Вася Ежик. Федот Федотович по привычке забрался на печь…

Я еще не успел задремать, когда за дверью Гривастов, встав на пост, окликнул кого-то. Я сейчас же вышел. У крыльца перед Гривастовым стояли четверо бойцов.

- Переночевать просятся, товарищ лейтенант, - доложил сержант.

Я спросил вновь прибывших, кто они такие, какой части, откуда идут, велел выдать им еду, оставшуюся от ужина.

- Располагайтесь кто где может. Завтра разберемся…

Я отошел от избы и остановился посреди поляны. Ночь стояла ясная и звонкая. Серебряным стругом, разрезая белые облачные буруны, плыл в небе месяц, молодой и стремительный, окатывал поляну холодными светящимися брызгами. Лес оцепенел, скованный хрупкой стеклянной тишиной. Выходивший изо рта пар долго дрожал перед глазами, блестя и не тая. Густые тени тяжело легли на росистую траву. Я вольно, облегченно вздохнул, словно этот заколдованный светом лес, эта свежесть, этот полумесяц и летящие ему навстречу рваные облака пообещали мне удачу.

Но боль, вызванная встречей и расставанием с Ниной, не унималась. В эту лунную ночь боль ощущалась еще острее. Много выпало на долю человеческую иссушающих душу тревог и страданий. Но страдания влюбленных, которых разлучили и которым, возможно, не суждено больше свидеться, не измерить никакими мерами. Нина, жена моя! Нам бы плыть сейчас в эту лунную ночь на пароходе по Волге, по выкованной месяцем серебряной дороге, слушать ласковые всплески волн, мечтать о сыне… А тут глухие леса… Над нашей любовью повисло багровое от пожарищ небо.

Я медленно вернулся в домик.