Очень хочется жить

Почти у самой Лусоси нас опять отыскали Гривастов и Кочетовский. Они тяжело и бурно отдувались после бега. На красивом, хищного склада лице Кочетовского блуждала дикая усмешка, он тихонько поскрипывал зубами, медленно отходя от захлестнувшего его исступления. Разведчики отличились. Бесшумно сняв часовых, они построили оба взвода и строем прошли вдоль улицы. Фашисты в темноте не догадались, что это были наши бойцы. Затем, рассыпавшись по команде, бойцы начали бросать гранаты в освещенные окна, в машины, стоящие в проулках, стреляли в выскакивавших из дверей солдат и полицейских. Гарнизон был разгромлен: одних убили, другие попрятались на огородах, бежали в лес. Кое-кто из гитлеровских солдат наверняка помчался в Лусось сообщить о внезапном нападении и поднять там тревогу. И нам надо было как можно скорее, до рассвета, выйти на исходные рубежи. Разведчикам предстояло выполнить еще одну, может быть, самую трудную, задачу — связаться с окруженной дивизией.

— Свяжемся, товарищ лейтенант, — не раздумывая, сказал сержант Гривастов. Кочетовский почти простонал:

— Пить хочу. Воды бы глоток…

Чертыханов протянул ему флягу с остатками спирта — экономный же, черт, запасливый, сколько дней прошло, а ни капли не выпил, берег…

— На, глотни.

— О! — вздохнул Кочетовский изумленно. — Спасибо, Проня… — Отпил глоток, хотел вернуть флягу, но раздумал. — Дай еще приложусь, хлебну…

Гривастов от фляги отказался, буркнув хмуро:

— Так обойдусь…

И разведчики опять пропали во тьме.

2

На исходный рубеж — в редкую и чистую березовую рощу, ольховый сизый кустарник и в высохший за лето, до краев налитый туманом дол в полутора километрах от села — батальон вышел к трем часам. Роты рассредоточились, готовясь к броску. Тракторы, натруженно гудя, как на пашне, выводили и разворачивали пушки для пальбы прямой наводкой. Приглушенный гул моторов в затаенной, воровской тишине казался оглушительным, вызывающим тревогу, и кто-то раздраженно крикнул артиллеристам:

— Тише там!!

На востоке, у горизонта, небо раскололось в широкую трещину жарко полыхнул свет, опрокидывая ночную тьму; серые рассветные тени, цепляясь за ветви берез, повисли мглистыми прядями, бледнели и истлевали. В долу словно прорвалась плотина, и туман тронулся вниз, клубясь, обнажая сырое дно и бойцов, прижавшихся к верхней кромке овражка. Открылось село, пепельно-серое, сумрачное, точно истомленное муками лицо человека. Одиноко торчала над серыми крышами белая облупленная колокольня без креста.

Чертыханов подал мне бинокль. Я приложил его к глазам, и село сразу приблизилось. У крайней избы между крыльцом и погребом горел костерик. Три немецких солдата пили из кружек, должно быть, кофе. Вот подбежал к ним четвертый, что-то сказал, и те, трое, поспешно вскочили, испуганно взглянули в сторону рощи, потом, поставив кружки у костра, подбежали к погребу, скрылись под низеньким соломенным конечком. И сейчас же оттуда плеснули на рощу сквозные струи свинца, как бритвой срезая тонкие веточки берез. Вслед за пулеметными очередями с визгом пронеслись мины, и роща наполнилась трескучим звоном. Огонь был беспорядочный и бесприцельный — наугад. Значит, кто-то сообщил в Лусось о налете на деревню Назарьево и о движении наших колонн.

— Наверно, Гривастова с Кочетковским схватили, — вслух подумал ездовой Хвостищев, сидя в передке повозки и вздрагивая от каждого взрыва мины. — Вот они и рассказали…

Чертыханов сердито оборвал его:

— Ты наговоришь!.. Схватили… Так они тебе и дались! Сиди уж… Уши-то спрячь подальше, а то продырявят из пулемета — распустил лопухи свои…

Я сказал Волтузину, чтобы роты ни в коем случае не обнаруживали себя. Капитан поспешил на левый фланг, в дол, бодро кинув свое подчеркнуто бравурное:

— Мой лейтенант, все будет в порядке!

Минные хлопки, автоматная и пулеметная трескотня оборвались через десять минут. Ранило шестерых бойцов. Четверых унесли в глубину рощи. Осколок мины угодил Фургонову в голову. Укрывшись за пятнистым стволом березы, он наскоро, кое-как перевязывал рану своим бинтом, марля пропитывалась кровью. Вася Ежик бросился помогать ему.

— Пойдемте, я вас отведу туда, в тыл, — предложил Вася, закидывая его руку себе на плечи.

— Это куда — в тыл? В медсанбат, на поезд и в Горький? — Фургонов легонько оттолкнул мальчика и сел, привалившись спиной к стволу, прикрыл глаза; лицо его опало, губы побледнели. — Отдохну немного, — прошептал он.

Гривастов и Кочетовский не вернулись. Я с тревогой посмотрел на полковника Казаринова.

— Удалось им выполнить задачу или нет?..

— Сигналы покажут, — отозвался полковник. — Так или иначе, а выбивать немцев придется, другого выхода нет.

— Я знаю. Выбьем. — Я был уверен в удачном исходе операции. — Товарищ полковник, вам выезжать из рощи нельзя, пока село не будет захвачено. А если вы попробуете… Смотрите!

Казаринов тонко, покорно улыбнулся.

— Слушаюсь, командир. — Он полулежал в повозке, бессонная ночь и тревога опять выжелтили ему виски, положили под глазами черноту. — Когда Щукин должен подать сигнал?