Очень хочется жить

— В четыре тридцать, — ответил я, хотя Казаринов отлично помнил об этом.

— А сейчас?

— Четыре тридцать восемь.

— Н-да… — Полковник зябко поежился, прикрывая плечи шинелью. — Что с ним могло случиться?

— В темноте мог сбиться с маршрута.

— Нет, товарищ лейтенант, — поспешно возразил Чертыханов, — у Щукина глаз вернее всякого компаса.

Я опять посмотрел на село в бинокль. Немецкие солдаты к костру не вернулись, остались на погребице, у пулемета: видимо, ждали атаки. А правее, на огороде, копошились другие солдаты, — должно быть, устанавливали минометы.

Нетерпение возрастало с каждой минутой. И бойцы и командиры молча и со злобой поглядывали вправо, ожидая сигнала. Тревога, все туже сжимая их, колотила крупной лихорадочной дрожью. Я не сводил глаз с циферблата. Крохотная стрелка бежала по кружочку, как бы легко подталкивая нас к чему-то непоправимому, ужасному. Щукин сигнала не подавал. Гнетущая тишина доводила до отчаяния. «Неужели придется брать село одним? — думал я, кружась среди белых, в черных заплатах, березовых стволов. — Дольше ждать нельзя. Лучше наступать, чем обороняться… А может, обойти Лусось стороной, двигаться тишком? Но разве такой группой проберешься незамеченным! Нет, надо прорываться к дивизии, чего бы это ни стоило…»

Так они и станут нас поддерживать, — надсадным, простуженным голосом проговорил боец; привалившись плечом к стволу, он мрачно смотрел на село и жадно затягивался дымом сигареты. Второй ответил, соглашаясь:

— Откололись и пошли восвояси, на восток… Нужны мы им больно!

— Да замолчите, вороны! — крикнул на них третий. — Раскаркались!..

Я вернулся к полковнику. Он вопросительно глядел на меня своими желтоватыми, в наплывах век, глазами.

— Через пять минут начнем атаку одни, — сказал я спокойно и решительно. — Другого выхода нет.

— Да, — подтвердил полковник и откинулся, лег на сено, глядя на волокнистые, пропитанные радостной утренней позолотой облака над вершинами берез.

Тишина все тяжелее давила на плечи. И вдруг эту тишину просверлил до звона накаленный радостью крик Васи Ежика:

— Ракеты! Ракеты!! — зазвенели белые, родные березы, перекидывая Васин голос от ствола к стволу. — Ракеты!!

Две красные точки вползли в розоватое, отполированно блестевшее небо, блеклые, трепетные и желанные. Рассыпались искрами и погасли. Вася Ежик вскочил на колесо повозки полковника и опять зазвенел, махая кепчонкой:

— И там ракеты! Глядите! Вон они!.. Да вон, товарищ лейтенант!..

За селом, над темным лесным массивом, в ответ на сигналы Щукина всплыли, тускло мигая, такие же красные точки.

— Молодцы разведчики. Ох, молодцы!.. Ну, спасибо… — бормотал я про себя, потом крикнул Чертыханову — Давай, Прокофий!

Ефрейтор Чертыханов отбежал от повозки и выстрелил сразу из двух ракетниц. Ракеты с треском взвились над рощей и как бы скомандовали срывающимся голосом Бурмистрова:

— Огонь!!

Рявкнули орудия. Березы, вздрогнув, зашелестели, роняя листья. Бойцы рванулись и побежали, стреляя на ходу. Уступчатые цепи охватывали село дугой. Ездовой полковника Казаринова подвел лошадей к самому краю рощи. Я остановил его:

— Дальше ни шагу!

Полковник, побледневший, возбужденный, кивнул мне, соглашаясь.

Орудия Бурмистрова палили, не переставая. Первые двести метров цепи пробежали, почти не встречая огня, — сказалась внезапность атаки. Потом на рыжем льняном поле, на картофельных грядках начали вставать черные косматые разрывы. Треск автоматных и пулеметных очередей сливался в ливневый гул. Бойцы, пробежав немного, тыкались в невыбранный лен, пережидали немного и опять бежали, пригибаясь.

— Чертыханов, скажи Бурмистрову, чтобы пушки двигались вместе с наступающими! — Крикнул я, наблюдая за ходом боя. Но артиллеристы и сами догадались, катили орудия очередями: одно стреляло, другое передвигалось.

Цепи уже миновали участок льна, достигли картофельного поля и тут залегли. Сплошной кинжальный огонь хлестал прямо в лицо, валил наотмашь. Прижал к земле, не давая встать. У меня зашлось сердце: неужели атака захлебнулась?! Ждать нельзя ни минуты…

Я выбежал из рощи. Лен с тугими головками захлестывал ноги. Я упал, поднялся и устремился дальше. Трижды возле самого уха тонко, гибельно пропели пули. Кинули меня на землю. Я пополз.

— Почему залегли? — крикнул я.

Фургонов повернул ко мне обмотанную марлей голову.

— Подняться, гад, не дает, режет, как бритвой.

— С погреба пулемет садит, как по нотам. У Бурмистрова то недолет, то перелет.

Я оглянулся. Наткнулся на маленькие, почерневшие от злости глаза Чертыханова, а за ними светились изумленно-отчаянные глаза Васи Ежика.

— Ты зачем здесь? — крикнул я Васе. — Сейчас же вернись! Живо! Чтоб духу твоего здесь не было!

Мальчик как будто не слышал моих слов. Приподняв мордочку с кругленькими смешными дырочками ноздрей, он смотрел мимо меня, на село. Потом отполз — послушался. Но тут же я услышал удивленный возглас Чертыханова:

— Васька! Куда ты, чертенок?! Назад! Назад, говорю!