Очень хотелось жить

У северных окраин города, за железнодорожным полотном, начиналась бескрайняя пустыня Каракумы. Там на машинах ездить было невозможно. Мы уходили в пески пешком, захватив воду в бутылках, ароматные лепешки, овечий сыр. Ранней весной пустыня была необычайно красива. На барханах распускались маки и ромашки, песчаная акация и тюльпаны, ирис и малькольмия, белый и черный саксаул. Под палящим солнцем быстро жухли травы, исчезало зеленое покрывало. Но жизнь продолжалась. Заметив нас, из-за куста яндака — верблюжьей колючки — взлетала птица, не торопясь убегала огромная ящерица — варан, в камнях шипели змеи. Мы взбирались на осыпающиеся гребни ползучих барханов и воображали себя красноармейцами из кинофильма «Тринадцать», задержавшими ценой собственных жизней банду басмачей Шермет-хана у пересохшего колодца…

И вот теперь рождался новый день, и вместе с выпускным праздником таяли, уходили в прошлое детство, школа…

Всю дорогу я держался от Зои на расстоянии, вздрагивал, когда невзначай касался плечом ее волос. И только у калитки со всей неотвратимостью понял, что Зоя сейчас уйдет, исчезнет, и, может быть, эта прогулка никогда уже не повторится. Полагая, что мне что-то надо предпринять, я схватил Зою за плечи. Не ожидавшая от меня такой прыти, девушка вздрогнула.

— Ты в уме! — охнула она, отводя мои руки. — Что же теперь делать, если ты раздумывал целый год и все решил оставить на последний день и последний час. Завтра, вернее, уже сегодня я уезжаю в Одессу, там у меня тетя. Буду поступать в университет. А ты так и пойдешь в летную школу?

— Да. Я решил давно. Ты же знаешь.

— Знаю. Только не пойму, зачем тебе это надо. — У Зои в голосе появились повелительные нотки, будто она говорила с младшим братом. — Ты же отличник. Правда, принято считать, что Вовка Куклин — математический гений. А ведь на контрольных ты частенько решал задачи раньше него. Ты можешь стать даже профессором.

— Может, могу.

— Вот-вот. Ты, конечно, хорошо играешь в футбол, даже писали в газете, что ты забил гол не то алмаатинцам, не то ташкентцам. Но зачем тебе опускаться до уровня оболтусов с «Камчатки», соревноваться с ними в грубой физической силе? А вдруг они будут проворнее тебя крутить баранку, эти заднескамеечники?

— А вдруг не будут? — улыбнулся я, потому что подобные рассуждения слышал не раз от мамы и привык к ним относиться спокойно. — А потом баранку крутят шоферы. Летчик держит штурвал.

Зоя раздраженно передернула плечами:

— Ну, как знаешь.

Открылась калитка, появилась женщина в полосатом халате и чувяках на босу ногу. Видно, она услышала наши голоса.

— Мамочка, видишь, я уже пришла, — сказала Зоя.

— Наконец-то! Где же ты пропадаешь всю ночь? Папа пошел тебя искать в школу. Глаз ни на минуту не сомкнули.

— Это Илюша, мой одноклассник, — представила меня растерявшаяся Зоя.

— Охотно познакомлюсь со всеми твоими товарищами. — Мама посмотрела на меня с любопытством. — Только не в такую рань. Чтоб сейчас же была в постели!

Зоина мама ушла, нервно хлопнув калиткой.

— И в самом деле она у тебя без этих самых пережитков, — напомнил я Зое ее слова, пытаясь удержать за руку. — Ты еще появишься в Ашхабаде?

— Конечно. Я вернусь к восьмому августа. Девятого у мамы день рождения.

— А я буду болтаться здесь все лето. Занятия в летной школе начинаются в сентябре. Давай встретимся десятого на танцплощадке.

— Давай! — едва слышно ответила Зоя. Она поцеловала меня в щеку и, не оглянувшись, убежала.

Я долго стоял у калитки, надеясь, что Зоя вернется. Увы…

Это было всего несколько часов назад…

Хриплый репродуктор продолжал исполнять военные песни. Я вышел во двор к разогретому солнцем рукомойнику, плеснул себе на лицо горсть горячей воды. В виноградной беседке сидели наши соседи счетовод Ораз Клыч и столяр Игнат. Они тоже только что услышали о начале войны и теперь обсуждали правительственное сообщение. Впрочем, говорил только Ораз Клыч, а Игнат курил самокрутку и раздумчиво кивал головой. Счетовод строил прогнозы. Они были крайне пессимистическими. Игнат докурил, сплюнул, поднялся с топчана и сделал для себя главный вывод:

— А воевать мне все равно придется. Пойду искать покупателя на верстак.

Умывшись, я вернулся в дом:

— Мам, я в школу.

— Погоди, а кушать? Сейчас соберу на стол.

Завтрак у мамы был давно готов. Кастрюлька гречневой каши, чтоб не остыла, хранилась под двумя ватными одеялами. Кусок сливочного масла, чтоб, наоборот, не растаял, плавал в алюминиевой миске с водой. На блюде, покрытом марлей от мух, лежали огурцы, лук.

Я схватил свой велосипед.

— Что-то не хочется есть, мама. Вечером много кушал, поздно лег.