Очень личная история. Опыт преодоления

…Смотришь, допустим, все эти фильмы, где в лабораториях мутации вирусов обнаруживают, и думаешь: а в нашей больнице привыкли силой мысли, что ли, определять заболевание? У них всё подряд – ОРВИ. Какой-то стандартный набор выпишут, противовирусный препарат, и всё, иди. Такое отношение меня всегда настораживало, я всегда думал: не дай бог что-то серьёзное можно пропустить. Так и получилось, по сути. Если бы повнимательней относились… Может, я наговариваю на врачей, они, наверное, не могут всё на свете в голове держать, но по поводу нашего случая – все симптомы чётко были налицо, всё как на ладони. Просто, я считаю, врачам на местах нужно не поверхностно относиться, а подстраховываться, вникать маленько. Вот мы сейчас, когда были в «Медси» и у Владика температура подскочила, его сразу на каталку, в реанимацию, маску надели, в чувство привели, день его продержали в реанимации под наблюдением на всякий случай. Взяли анализы, не отпустили нас домой отлёживаться, вызвали скорую, перевезли нас в ближайшую детскую больницу в Красногорске, в инфекционное отделение, положили нас в бокс на двух человек. Всё быстро, оперативно. А у нас в районе соплежевание постоянное. Меня больше всего это вымораживало, когда с Владиком всё это случилось. К кому ни придёшь: дайте мне бумажку… Да вы задайте мне человеческий вопрос, я вам сам всё отвечу. Вот сидят, ковыряются. Мне сейчас никакие справки не нужны, лишь бы сын выжил.

А когда поставили диагноз, сказали, что на сборы, на оформление квоты, чтобы ехать в Москву, времени нет. Решено было делать операцию в Ульяновске. Я с нейрохирургом поговорил, есть ли у них все необходимые инструменты и оборудование. Я на своём примере знаю, что касается машин, – и отремонтировал бы, но как сделаешь, если нужного инструмента нет? Хирург меня успокоил, сказал: «Такие операции на мозжечке мы много и давно делаем, в принципе всё есть». Мы с женой понадеялись на этого хирурга. Как там в пословице – не место красит человека, а человек место. Решили: не факт, что в Ульяновске ему сделают хуже, чем, допустим, в Москве. Первая операция у Владика была в январе 2017-го, шла около пяти часов, оперировал его Мидленко Александр Ильич – он тридцать семь лет в нейрохирургии, из них двадцать два года в детской.

– Алексей, что ваш хирург сказал после операции?

– Их было два хирурга, второй помогал. Я увидел, что они маленько напряжены. Сказать, что после операции у Владика было критическое состояние, это ничего не сказать. Пока он в реанимации лежал, меня туда не пускали, жена была с ним. А когда его в палату перевели, я, конечно, был в шоке. Левые рука и нога вообще не двигались, глаза в разные стороны, говорить не мог, полный ноль вообще. Спрашиваешь его, он глазами реагирует, всё понимает, но ответить не может. Врачи сказали, что мозжечок имеет свойство восстанавливать свои функции. Тогда, глядя на Владика, тяжело было в это поверить. Но для себя я тогда решил, что Владика я не отдам. Ему удалили не всю опухоль, состояние во время операции было критическое, и операцию вынуждены были остановить. Полгода спустя было решено сделать ещё одну плановую операцию. Опухоль тогда уже рост прекратила. Перед второй операцией, летом 2017-го, я спросил у хирурга, проще или сложнее будет оставшуюся часть удалить. Он сказал, что, с одной стороны, проще, трепанация черепа уже была, а с другой стороны, там образовались спайки, это усложняет дело. «А вообще, – говорит, – если честно, ваш мальчишка просто под богом ходит, потому что почти не выживают после таких операций». Если учесть, в каком состоянии Владик был. У него сразу после первой операции гнойный менингит развился. Вводили ему тогда совдеповский антибиотик пенициллин. Хирург решил, что в его случае это лучшее средство.

– Алексей, после первой операции, когда менингит побороли, проводилось какое-то лечение?