Сын чиновника нёсся на работу, его ослепило солнцем, он ничего не видел – а там детский сад, школа, жилой дом. Он сбил маму и на всей скорости врезался в крыльцо дома. Маме было шестьдесят четыре года. Очень долго мы добивались справедливости, чтобы законное было расследование. Почти три года весь этот кошмар длился. Но дело не в этом. У меня ребёнок был в шоке. Он мне рассказывал, как её на скорой увозили, как он всё это видел: «Я к ней подбежал, а она лежит в луже крови, я ей говорю: бабушка, вставай!» Всё время спрашивал меня: «Мама, она же придёт?» Я забрала его в Москву, сказала, что бабушка в больнице, в реанимации, что это очень серьёзно. Он её полгода ждал, не выходил из дома. И я не могла никуда выйти, отлучиться от него. Хорошо, что есть друзья и знакомые. Я даже в магазин не могла выйти. Девять дней, сорок дней, я Марку говорю, что еду в больницу, а сама прошу подруг, которых он знает, чтоб они с ним посидели. Он очень просился к бабушке в больницу, но я продолжала говорить: «Марк, туда детей не пускают». Я не могла этот шаг сделать, сказать, что бабушка уже не придёт, что её больше нет. И даже спустя полгода, я помню, выходила в магазин – у нас магазин под домом – Марк на домашнем телефоне, я на мобильном, он говорит: «Мамочка, не переходи дорогу и не отключайся». У него начиналась истерика, если вдруг телефон отключится. В магазин я ходила практически по ночам, когда он засыпал. Это были ужасные полгода. Но я вот сейчас смотрю на него – у него то ли какой-то иммунитет выработался, то ли психологическая защита: если что-то плохое случается, он как будто абстрагируется, не обращает внимания.