ОЧЕНЬ Петербургские сказки

– Мой – он ведь еще самим Пушкиным Ляксандром Сергеичем описан был. Никакая это была, конечно, не голова! Отрубленная голова, это, скажем так, вольность поэта. Я ведь молодой ох и красивой была! Такой красивой, что просто ужас! За то, должно быть, он от меня перед самой свадьбой и свинтил. Буквально как Подколесин, что Гоголем в "Женитьбе" обсмеян. Боялся, может, что зменять ему буду, а может, еще чего. Он рядом со мной вздохнуть робел. Может, спугался, что так и задохнется, не вздохнув в своей жизни больше ни разу, – кто ж их поймет, мущщин этих?… Короче говоря, сбежал, не помня себя. Тогда ведь мущщины сильные к нам чувства испытывали, не то что сейчас. Да… И врос по самые плечи в сыру мать-землю от горя. Так дальше и жил, не живя. Это еще до Ляксандра Сергеича. Тогда ведь мущщины огромные были, до звезд. А после Ляксандра Сергеича, дав ему себя описать, говорят, опять выбрался. Где-то, наверное, с тех пор и бродит, не показываясь. Стыдно, должно быть, за то. А можь, и сама я в чем виновна пред ним?… – Она ненадолго замолчала. – А ты говоришь – водоплавающий. Хотя теперь он, может, уже и того… – Она кинула быстрый взгляд на горизонт. – Но я его все равно, конечно, дождусь!

– А я своего диктора. Эх! – вздохнула Аглая и спустила с плеч свой нетяжелый рюкзачок. – Видать, он у меня обстоятельный: вперед, как водится, стрелу пустил, а после и сам за ней следом!…

После этих слов Петровна, наконец, окончательно ожила и открыла свои бусинки-глаза. Поскольку к этому времени рассвело больше, то стали видны детали. Петровна вгляделась в горизонт, как-то широко и нелепо принялась водить по воздуху руками, будто убирая с лица огромную паутину, и неожиданно… сняла с горизонта алый парус надежды вместе с веревкой, к которой тот был привязан: парус оказался пионерским галстуком.

– Фу ты!… – Петровна с шумом, не скрывая удивления, вздохнула. – Никак Лизка повесила? – И она принялась вертеть перед своим носом галстук и разглядывать его так, как будто видела впервые.

– Дай сюда! – потребовала Аглая. – Проклятье! – Она с силой смяла галстук в кулаке. – Да что ж это такое? – И замолчала, все больше и больше волнуясь. И под конец, доведя себя до температуры кипения, воскликнула: – Слушай!…

– Ну?

– Слушай, слушай, Петровна! – Аглая даже задохнулась от волнения. – А этот… ну… Лизкин восьминос, который… Он что за животное, а? Совершенно ведь неизвестно! И что он по ночам делает – неизвестно тоже! Вдруг вылезает из воды и до утра по лагерю ползает? Представляешь, просыпаешься утром, а он перед тобой – восьминос этот. А считая с твоим рубильником, так и весь девяти! – Аглая отчего-то волновалась все больше и больше. – Я вчера тебе забыла сказать: я, когда была в лесу, ну, по цветы, видела сшибленный мухомор. И вроде нашу малину кто-то ел!…

Вопрос о малине Петровну неожиданно взволновал.

– Малину? – спросила она строго. – Это нехорошо!

Аглая продолжала:

– Я еще тогда подумала: неужто снова пионерчики в лагере завелись? Хотя понятно, что пионерчики исчезли навсегда, ничего ведь в жизни не повторяется. А только вдруг это восьминос из залива вылез? А что ты думаешь!… Давай, пока Лизка спит…

– Ну? – поощрила ее к ответу Петровна.

Аглая брезгливо передернула плечами и скривилась:

– Да нет. Он склизкий, носастый. Атомный! Не поймаешь его. Тьфу!

– И стрелу он тоже, что ли, к тебе затащил? Стремился к Лизке и перепутал двери? – спросила Петровна.

– Стрелу не трожь, – попросила Аглая тихо, но твердо.

– Других вариантов нет. – И Петровна как-то странно и, пожалуй, даже как-то хитро прищурилась на Аглаю: – Ну, спортсмены стреляли поблизости… – И демонстративно зевнула.

Аглая долго и тяжело в ответ разглядывала Петровну, а потом сказала в сердцах:

– Уеду я отсюда к черту. Диктора своего поеду искать! – Она вновь вскинула на плечи свой нетяжелый рюкзачок и как можно беззаботней (у нее это не получилось) сказала: – Прощай, Петровна! Не буди Лизку. Пусть спит. – И уже хотела спуститься по ступенькам крыльца, как вдруг раздались пронзительные звуки побудки, и на крыльцо из дряблой ситцевой темноты барака вылетела заспанная Лизка с пионерским горном в руках.

Встрепенувшись с надеждой на этот звук, Аглая в сердцах плюнула:

– Тьфу!

– Просыпайтесь, бесполезные! На стадион пора! – радостно вскричала Лизка. – Небось, без меня тут зарядку делали, а? – Прищурившись, она бросила взгляд на горизонт. – Светило возвращается! Вчера так жалобно с нами прощалось – я думала, в этот раз точно навсегда! Ну? Который сегодня день? – И, поскольку все молчали, помрачнела: – Ясно. – Она поискала глазами что-то на крыльце. – Где мой галстук? Вот тут висел! На этом самом месте! – Строго она смотрела при этом почему-то на Петровну. – Вчера постирала и повесила сушиться!…

Петровна и Аглая тут же вернули Лизке галстук.

– Нарочно, что ли, смяли? – спросила Лизка, повертев галстук в руках.

Петровна кивнула на рюкзачок Аглаи:

– Аглайка вон, в город собралась, да мечтою за твой галстух зацепилась.