Очень сильный пол (сборник)

Колька не отвечал, сидел, не отводя глаз от сыреющих бревен стены. Мишка пошел к себе, присел на кровать, проверил все оружие – своего «бульдожку», два штатных «ТТ» и один «кольт», хромированный, с маленькой латунной дощечкой на рукоятке. На дощечке была надпись: «Младшему лейтенанту Лулуашвили Д.Х. за образцовое выполнение заданий от народного комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года». Кристапович пересмотрел удостоверения – все три были в полном порядке, насколько Михаил мог иметь представление об этих документах, но среди них не было выданного Лулуашвили. Михаил усмехнулся – похоже, порядка в этом департаменте было не больше, чем в любом другом. Впрочем, открытие могло быть полезным… За стеной копошились, шептались, напряженно сдерживая голоса, потом затихли, заскрипела, постукивая о стену, старая деревянная скамья. Мишка захихикал, как десятилетний, крикнул через стену:

– Колька! Я тебе точно говорю – они по ночам работают, а ночная работа мужика быстро в бабу превращает. Слышишь? Мне врач знакомый говорил…

За стеной затихли, что-то стукнуло резко, но через минуту скрип возобновился… Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.

Минут через десять вышла Файка – почти в полном порядке, диковато поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо… Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапоги, но вид его и после этого был крайне неудовлетворителен – только по пригородным с гармошкой ходить. Файка наблюдала молча, потом спросила:

– Миша… А ты что, те деньги блатным отдашь?

Михаил усмехнулся:

– Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета… Посмотрим, Фаина, посмотрим… Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось. Понимаешь?

– Ага, – сказала Файка, полезла во внутренний карман короткой шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.

– Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, – одобрил Кристапович, – прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?

Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:

– Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе полупальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят… Хотела эти на всякий случай оставить, а те – чужие, как пришли, так уйдут…

Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о собственности у этой милой татарки, блатной девки, – куда более точных представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось…

Пора было ехать, он пошел греть мотор.

Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем панбархате – собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому, без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой. Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт – из своих, точнее, из Файкиных – и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в машине Кольке с Файкой. Нинка на прощание сказала: «Если не расстреляют – приходи, я больше трех ночей ждать не буду…» Мишка засмеялся – если не расстреляют, придет обязательно…

Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два, стояли в одном темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках, куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра. Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в бога и в каждую пуговицу. Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще ленд-лизовских, не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.